Даже у графа де Ломени, несмотря на всю его учтивость, было что-то общее с ними. Анжелика вдруг заметила, что у него обветренное лицо, хищные зубы и отрешенный, затуманенный взгляд курильщика табака.
И сам Жоффрей де Пейрак чувствовал себя своим среди этих людей. Морские штормы, погони, бесконечные сражения, схватки не на жизнь, а на смерть, ежедневная, ежечасная борьба с пистолетом или шпагой в руке за осуществление своих честолюбивых планов, за право повелевать людьми, за достижение поставленной цели, борьба с враждебными силами природы, пустыней, океаном, лесами развили в нем те черты, которые прежде лишь проглядывали за изысканностью манер знатного сеньора в скупыми и точными жестами ученого.
Анжелика отступила назад.
Но Пон-Бриан уже бросился к ней. Ему повезло больше, чем Мопертюи, он сумел удержаться на ногах и добраться до нее. Впрочем, он не был пьян. Он выпил совсем немного, только чтобы поднять настроение.
- Сударыня, счастлив видеть вас...
Он протянул ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам, которые вели от порога, а взглядом уже отыскивал свободное место в центре стола. Анжелика не знала, как ей поступить.
- Боюсь, как бы индейцы не сочли мое появление здесь для себя оскорбительным. Мне говорили, что у них не принято, чтобы женщины присутствовали на праздниках...
Но сидевший неподалеку сагамор Мопунтук вновь поднял руку и произнес несколько слов. Пон-Бриан поспешил перевести их Анжелике:
- Вот видите, сударыня, сагамор повторил, что вы достойны сидеть рядом с воинами, вы победили черепаху, тотем ирокезов. И вы не должны лишать нас радости видеть вас здесь.
Он решительно освободил ей место в центре стола, бесцеремонно оттеснив капрала Дженсона, и, усадив по правую сторону от Анжелики высокого, широкоплечего красавца, сам сел слева от нее.
Действия Пон-Бриана и слова сагамора привлекли всеобщее внимание. Голоса стихли, и все взгляды обратились к Анжелике.
Она бы предпочла сразу очутиться рядом с мужем и объяснить ему причину своего прихода. Но не так-то легко было уклониться от настойчивых ухаживаний лейтенанта и его друзей. Ее сосед справа наклонился к ней, пытаясь поцеловать ей руку, но икота, которую ему с трудом удалось сдержать, помешала ему. Он виновато улыбнулся:
- Разрешите представиться: Ромен де Л'Обиньер! Впрочем, я, кажется, уже был представлен вам. Простите, но у меня путаются мысли... Если бы вы пришли чуть раньше... Но хоть я и изрядно пьян, у меня еще не двоится в глазах, и я не могу допустить столь кощунственную мысль, что на свете есть вторая такая красавица. Я уверен, вы единственная, неповторимая...
Анжелика рассмеялась, но смех ее оборвался, как только она взглянула на руки своего соседа. На левой у него не хватало большого и среднего пальцев, на правой - безымянного. Остальные были изувечены, на некоторых вместо ногтей чернела обуглившаяся кожа. Когда у переправы Саку ей представили его вместе с офицерами, она не заметила этого.
- Не обращайте внимания на мои руки, прекрасная госпожа, - перехватив ее взгляд, весело сказал Л'Обиньер. - Это память о моей дружбе с ирокезами. Я знаю, красивого мало. Но это не мешает мне нажимать на курок ружья.
- Ирокезы пытали вас?
- Мне было шестнадцать лет, когда я попал к ним в руки, отправившись как-то осенью пострелять диких уток на болота Трехречья. Вот почему меня и прозвали Трехпалым-с-Трехречья. И, видя, что она не может отвести полный жалости взгляд от его искалеченных рук, продолжал:
- Сперва они острыми краями раковин отрезали мне три пальца.