- Да, я знаю... Я знаю, кто предал нас, кто ворвался сюда под покровом ночи. Они оставили вещественное доказательство...
Он вынул из кармана промокшего камзола амулет, сорванный с груди убитого патсуикета, и все увидели, как на его ладони блеснул маленький золотой крест.
- Крест! - воскликнул он с горечью. Неужели нет в этом мире места, где я бы мог взяться за дело, не споткнувшись о крест!
- Мессир граф, не богохульствуйте, умоляю вас, - побледнев, вскричал Никола Перро.
- При чем тут богохульство! Это все рассчитано заранее. Он мрачным взглядом обвел всех собравшихся здесь людей. В нем все клокотало от едва сдерживаемого гнева. Никто - даже они, его верные товарищи, его братья - не поймет значения тех страшных, кощунственных слов, что готовы сорваться с его языка. Никто, кроме нее. Потому что она пострадала от тех же врагов, что и он, и так же, как он, до конца испила чашу страдания. Он горячо обнял ее, почти с отчаянием глядя в прекрасное бледное лицо с прозрачными глазами.
Вместе с ним ее отверг мир верующих и праведников; оттого, что она любила его, еще совсем юной, ее заклеймили печатью проклятия, и вдруг его осенило, что она стала как бы его двойником, единственным существом на свете, подобным ему.
- Да, это, конечно, дело рук патсуикетов, - сказал Мопертюи, чтобы только нарушить тягостное молчание. - Они не могут спокойно видеть ирокезов, чтобы не вцепиться им в глотку. Когда они узнали, что тем удалось...
- Да, на такое решиться могли только они... Только индейцы-фанатики могли осмелиться проникнуть в форт ночью и устроить резню. Фанатики, доведенные до исступления. Такие, как патсуикеты. Они достаточно приобщены к христианству, чтобы не бояться существующего у индейцев поверья, согласно которому воин, убитый ночью, будет вечно блуждать во мраке. Они настолько уверены в мистическом всемогуществе Черного Платья, что им и в голову не приходит усомниться в его словах, когда он утверждает, что убийство одного англичанина или ирокеза обеспечит им рай.
- Вы имеете в виду отца д'Оржеваля? - в один голос воскликнули Перро и Мопертюи. - Это невозможно, он - святой...
- Этот святой сражается за своего бога. Он уже давно интересует меня. Папа и король Франции послали его в Акадию, поставив перед ним единственную задачу: поднять абенаков на священную войну против еретиков-англичан и всех скрытых врагов католиков и французов. Именно отец д'Оржеваль обратился за военной помощью в Квебек и повелел захватить мой форт. Когда он понял, что ваши мирные соглашения с графом де Ломени сорвали его планы, он решил нанести окончательный, роковой удар... Для подобных целей он не впервые прибегает к помощи патсуикетов. И вот теперь, - продолжал де Пейрак глухим, срывающимся голосом, взглянув на крест, сверкающий у него на ладони, - теперь благодаря ему мои руки запятнаны кровью и предательством. Вспомните, Перро, как вел себя старый Тахутагет, коща он впервые пришел к нам для переговоров. Он колебался. Мучительно колебался, потому что Уттаке их убеждал, что союз с белыми невозможен. Но ирокезы все же решились довериться белому человеку... убедили себя, что он не предаст их. Что я могу сейчас им сказать? Отныне мой дом осквернен неискупимым преступлением...
Его голос дрогнул. И Анжелике, на плече у которой все еще лежала его рука, показалось, что, произнеся эти слова, Жоффрей внезапно на что-то решился. Он как-то вдруг успокоился, к нему вернулось его обычное самообладание, и он еще раз медленно повторил: "Мой дом осквернен...". Задумавшись, он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку.
- Уттаке бежал! - промолвил Перро.
- Тем хуже! Он доберется к своим воинам, и уже завтра они будут здесь.