– Марита. Королева ночей… очей, я хотел сказать. Рад приветствовать тебя на этом прекрасном судне.
– Это не твое судно. – Она шагнула ему навстречу.
– А я разве сказал, что мое? Я сказал лишь, что приветствую, и что рад. Жаль, что ты не захотела сойти на берег.
Она протянула ему руку и он пожал ее, крепко, как мужчине.
– Как отец?
Марита покачала головой. Нет, нельзя позволять ему вести разговор – закружит, запутает.
– Как жена?
Он ухмыльнулся, поднял вверх большой палец.
– Хорошо парировала, молодец. Жена отлично, здорова и весела. А вот брат грустит.
– Вот как? – Она оглянулась, но Рауль уже куда-то испарился.
– Да. Скучает очень. По тебе.
– Ясно. – Засмеялась, отступила на шаг назад, вынуждая его последовать за ней. – Но теперь-то все в порядке? Я же здесь, – и мысленно: «Давай, команданте, давай, танцуй со мной. Шаг, еще один… в ритме. Три шага на четыре такта – румба, твоя любимая». – Слушай, он мне тут мохо предлагал… ты как насчет выпить?
Он усмехнулся.
– Мохо пусть дамочки пьют. А я тебе ром привез, самый лучший.
И она не сумела удержаться от гримасы ярости. Как в тот день.
– Брат передает вам ром
Рауль отводил руку в сторону, держал бутылку за горлышко, подальше от себя – словно змею.
– Предлагает напиться и все забыть? Где он? – она попыталась поймать его взгляд. – Где? Я тебя спрашиваю, чертов сукин сын, где команданте?! – сорвалась на крик, не выдержала, понимая, что фактически «закатывает сцену», как те самые часто упоминаемые команданте «дамочки».
Младший вздохнул.
– Он занят. Вы же знаете, команданте не принадлежит ни себе, ни вам. Кто-то другой может составить вам компанию? Например, я – как вам я?
Она отвернулась.
– Простите… простите за срыв… Но я не видела его уже месяц. Месяц, Рауль! Я… я тут совсем одна! Я ребенка потеряла, вы это понимаете?
– Помню. – Поставил бутылку, осторожно коснулся ее плеча. – Думаете, я мог забыть? И брат помнит. Он скорбит, как и вы, поверьте. Но сейчас у него просто нет возможности проводить время с вами, ситуация очень тяжелая. Страна фактически в руинах…
– Перестаньте, – она вскинула ладонь вверх, пытаясь отгородиться от него. – Перестаньте мне повторять эти его слова. Страна в руинах, население за гранью бедности… и все прочее. Раньше это не мешало ему проводить со мной время.
– Мешало и раньше. Но команданте такой человек, он, бывает, теряет голову… и все-таки однажды настает момент, когда приходится наступить себе на горло и вернуться к делам.
Марита усмехнулась, стараясь сдержать злые, рвущиеся наружу слезы.
– Себе? Он мне на горло наступает, мне!
Взяла бутылку, покачала в руке. И вдруг подумала, как приятно было бы сейчас разбить ее о чью-то голову. Например, о голову Рауля.
– Что же мне делать? Уезжать? Убраться отсюда к чертовой бабушке… как вы думаете, Рауль?
Он пожал плечами, улыбнулся примирительно.
– Можно уехать, а можно и остаться. На Острове свободы много мужчин…
– Капитанская дочь, не ходи гулять в полночь…
Они сидели в ее каюте, на диванчике. Рядом, почти соприкасаясь локтями, и все-таки далеко друг от друга – она отчетливо чувствовала это. В разных мирах.
– Помню, помню. Так постоянно говорил один офицер в романе русского писателя Пушкина.
– Поэта. Русского поэта.
– Ты говорил, писателя… погоди, так это роман в стихах?
Он усмехнулся, подвинул друг к другу круглые пузатые рюмки.
– Это роман в прозе. Но написал его поэт. Русские – загадочный народ… Кстати, герой был отрицательный, и он оскорблял девушку этой фразой, представь себе. Для русских есть что-то оскорбительное в ночных прогулках.
Она прищурилась.
– Ты хочешь меня оскорбить?
– А разве ты русская?
Плеснул в рюмки еще рома, наклонился к ней, заглядывая в глаза. И она невольно отодвинулась – там, на дне его глаз, клубилась тьма. Горячая, живая. Голодная.
– На сколько мне известно, нет.
– Это хорошо. Тогда не слушая меня и гуляй. Гуляй, капитанская дочь! – Поднес рюмку к ее губам, заставляя выпить. И неожиданно:
– Давай потанцуем.
Марита поперхнулась, закашлялась – ром? Да это какое-то адское зелье! – и с трудом выдавила улыбку.
– Без музыки?
– Почему «без»? Мое сердце стучит в ритме румбы, разве ты забыла?
Он взял ее за руку, прижал ладонь к своей груди.
И она услышала. Тук… тук, тук. Раз… два, три. Три стука на четыре такта, все верно – настоящая румба.
– Ваши европейские сердца пугливы, они стучат все время одно и то же: тик-так, тик-так, отсчитывают секунды, боясь сменить ритм. Поэтому и умирают рано – изнашиваются от монотонной работы. Заканчивают жизнь, как и начинали: в безнадежных попытках убежать от времени… А сердца кубинцев свободны и вольны танцевать.
Она облизала губы и попыталась отнять руку.
– Ну да, теперь. После революции. Раньше-то было не до танцев, сплошное угнетение и рабство. А теперь все вольны и все танцуют… так?
– Почти, – он перестал улыбаться. Сдавил ее руку, словно тисками. – Почти так, капитанская дочка, но не совсем. На самом деле сердца кубинцев танцевали всегда: и тогда, когда их владельцы голодали, и когда погибали от пуль. Мы не можем иначе, никто не заставит нас склониться и замереть. Но знаешь, это были невеселые танцы.
– В оковах голода и каторжного труда, – подсказала она с вызовом и внутренне усмехнулась – а ведь ей удается. Не так уж и сложно, оказывается, сбивать команданте с толку, уводить разговор в сторону. Сейчас он заведется…
– Ты смеешься, капитанская дочка? Тебе смешно. Ты ведь не знаешь, как здесь жили раньше, – его глаза сверкнули гневом, казалось, тлеющие в них искорки разгораются в жаркое пламя. – Тридцать процентов населения не знали алфавит, а образованными были только десять процентов. Семьдесят процентов голодало, и всего пять – были сыты. Люди рождались и жили в грязи, а умирали от болезней, которые современная медицина давно уже научилась лечить. Везде, но не на Кубе… С тех пор многое изменилось. Мы построили школы и больницы, мы создали много рабочих мест, а для тех, кто все еще не нашел работу, существует пособие. Когда у тебя есть работа и кров, есть возможность учиться и осваивать новые профессии, когда государство заботится о твоей безопасности и здоровье – представляешь, какие начинаются танцы? Совсем другие. Веселые и свободные. Жаркие… кстати, о танцах…
Она поспешно перебила:
– Скажи, а разве раньше не было ничего хорошего? Нет ли чего-то, о чем ты жалеешь?
Он задумался. Потом медленно кивнул и снова заулыбался.
– Да. Знаешь, с чем у нас был полный порядок? Со шлюхами. Более ста тысяч женщин вынуждены были продаваться, чтобы прокормить себя и детей. А теперь все они хотят получить образование и работать на приличной работе. На приличной работе, вот так. А что же делать мужчинам? Многие ведь страдают без продажной любви. Они и рады бы заплатить, готовы выложить свои кровные, но нет. «Que va, любовь! – отвечают им женщины насмешливо. – Забери свои деньги, cabron, я не продаюсь». Это радует. Но немного и печалит. Нет, я не такой, я никогда не платил женщинам, но… – он небрежно положил руку на ее колено, – но. Ты все отстраняешься, моя морская королева, все дрожишь. Словно чайка на холодных волнах. А мое сердце, между тем, колотится все сильнее. Я обещал тебе румбу.
Марита прикрыла на минуту глаза, стиснула зубы. С каждой минутой, с каждым его словом ее все больше затягивало в водоворот.
Он расстегнул рубашку, усмехнулся.
– Сердце звучит, как гром…
Она протянула руку, послушала снова неровный ритм. Раз… два, три. Черт, как это у него получается? – и пожала плечами.
– Ну, не знаю. Здесь совсем нет места, да я и не в настроении танцевать. А в Калифорнии, например, мужчины танцуют румбу в одиночестве. Просто выходят на сцену и танцуют, сами с собой, партнерши им не нужны.
Он тихо засмеялся.
– Мало ли, что в Калифорнии. Не говори мне об этих американцах, они, может, и любовью сами с собой занимаются, что нам до них. – Надвинулся, окутанный запахами табака и рома, прижал ее к себе. – Настоящую румбу танцуют только вдвоем, а места тут достаточно. Потуши свет.