И вдруг я полез копаться в книжках – уже сам по себе нехороший симптом.
А то, что понадобилось мне, даже не вполне можно было назвать книжкой. Ничем не скреплённая стопка листов с односторонней и довольно-таки слепой печатью – первая часть бестселлера Карнеги (всего-то их, кажется, три), пропущенная через множительный аппарат. Одна материна подруга работала на множительном и копию эту ещё в незапамятные времена принесла. Тогда мы и не задумывались – первая это часть или так, вообще. Это сейчас Карнеги этот выложен на всех углах, а тогда всё было в дефиците, помню, классе в восьмом, отстоял очередь и взял уже не Фенимора Купера, не Александра Беляева, а какие-то рассказы писателей из ГДР и все равно был очень доволен. А подруга та матери, кстати, очень рисковала; шумное было дело, даже с газетной статьёй, когда накрыли группу у них в множительном, – копировали Булгакова и т. д. Кое-кто даже срок схлопотал, кто химии, кто условно, – а её, мамину приятельницу, как-то упустили; может, Карнеги этот, несчастный, у неё был единственным прегрешением, в отличие от других.
Валялся он, валялся этот Карнеги у нас, пачка эта, то тут, то там, вечно под руку попадал, несколько лет, а потом взял да и пропал куда-то. Нет его. Нет и нет – тоже сколько-то лет. И, как говорится, бог с ним. И вот теперь на меня нашло – в этот самый вечер, в час небывало погожего и безмятежного заката, – дознаться, выяснить, где этот самый Карнеги всё-таки лежит. Куда он там провалился, где закопан. Вот и всё вроде бы, и только-то. А не то что бы – ещё и почитать его, – упаси господь. Хотя – если найду – чем чёрт не шутит. Только ещё сперва надо найти.
Поиски начал я со своего шкафа – так называемого моего книжного шкафа; потому что он в моей комнате стоит, и я его, в основном, заполняю (часто, к неудовольствию родителей). А есть ещё и другой шкаф, в большой комнате, который укомплектовали они, главным образом, когда я был ещё маленьким.
Мой шкаф мне, как пять пальцев, знаком, но я решил этой его изученности не доверяться. Книги там поставлены в два ряда. Мало того – накладены поверх, просветы между полками забиты, местами – стопка томов подпирает следующую полку. Вот эти наслоения я и вскрыл. Хотел провести ревизию на скорую руку, без особых трудозатрат и больших извлечений: вынимал несколько книг и заглядывал внутрь. Горячился и вытаскивал книги не по одной, а пачками, для скорости; они, естественно, не помещались в руках, да и надо же было как-то раздвигать получающееся окно, и я зажимал книжки меж колен, опускал на пол – хотя это уже и сбивало темп; временами из моего захвата вырывались несколько томов, валились на криво возведённые внизу вавилонские сооружения, всё это рассыпалось по полу… Довольно нервное занятие, доложу я вам.
Само собой, я перекопал и цокольный отсек для всякой канцелярщины – трюм шкафа, там я держал тоже книги. Вот именно, книги, а не какие-нибудь листки.
Короче, Карнеги в своём шкафу я не обнаружил, только развёл вокруг него знатный кавардак. И не успел я подумать, что теперь надо бы этот бедлам ликвидировать, как мне явилась совершенно полярная, но светлая, как показалось в тот момент, мысль – о продолжении поисков, а именно о том, что перспективным местечком может оказаться тумбочка моего письменного стола. В выдвижных ящиках её совершенно без движенья костенел всякий хлам – года три я к ним не прикасался. Честно говоря, я и не помнил, что бы Карнеги туда клал, – а положить мог только я. Но меня это не слишком смущало (да я уже говорил), я теперь больше полагался на свою забывчивость. Великая вещь, последний оплот склеротика… Это я сейчас так шучу, увлёкся… А тогда я тоже увлёкся – но другим. Выгребанием из ящиков.
Один вытряхнул, вытряхнул другой – пенальчики, расколотые ручки, транспортиры, треснувшие линейки, катушки без ниток, разрозненные части часов, какие-то листки в самом деле (но не те), старые конверты, тетрадки… И я вдруг заинтересовался одной.
Это была общая тетрадка этак на девяносто с чем-то листов, в бурой обложке из клеёнки. За десятый класс, по английскому языку – это явствовало из надписи, – но вот в чём петрушка: не моя. Это была не моя тетрадь – Сашки Скоробогачёва. Да, мы с ним ходили в один класс. И не то чтобы дружили… Правильнее сказать, мы с ним не ссорились. Нормально друг к другу относились. Но всё равно, как она попала сюда? Я и свои-то тетрадки повыбрасывал все давно… в макулатуру сдал… за всякие там «Королевы Марго» и «Современные детективы». Чтоб их потом на разных Сэлинджеров, Роберов Мерлей, Умберто Эко поменять – был такой обмен… Но эту-то как сюда занесло?
А она уже перелистывалась в моих руках, почти что сами собой переворачивались страницы. Шли всякие упражнения, стандартные фразочки, тут же – тройные столбцы слов, транскрипции и перевода. «My flat», наткнулся я вдруг на заголовок. Случайно – а скорее всего, отнюдь не случайно! – бросился в глаза. Моя квартира. Так-так. Our flat isn’t large, but comfortable1, начал я читать. Ну да, помню я их квартиру, бывал… Совсем небольшая, это точно, двухкомнатная, а вот удобная ли… Однако попробовала бы она такой не быть! Ладно, дальше пойдём (и мысль в подтексте была: вдруг как-нибудь откроется, как Сашкина тетрадка попала ко мне). There are many things in the living room2… Мне сделалось немного неловко… Ну что там могло быть? А Сашка старался, расписывал, естественно, всё на английском… There are two beds in the bedroom3… А чему же там ещё быть… Бедный Сашка и бедные его родители… I like our flat4, заканчивалось сочинение. Ну да, а куда бы ты девался. Я закрыл тетрадку и бросил её на стол. Гримаска у меня, должно быть, та ещё при этом была. Как будто нечаянно подсмотрел за кем-нибудь что-то очень интимное, физиологическое. Но не слишком-то впечатляющее, мелкое, серенькое, умеренное до жути. Да если б ещё не этот английский, ну прямо, какой-то экспортный вариант… А сам-то я сколько таких вот дифирамбов повыжимал из себя, правда, на русском: Новый Год я встретил очень хорошо! Летние каникулы я провёл очень хорошо! Ну и Сашка туда же… Признательность свою выразил… Сидел за table5 где-нибудь в living room6 или на kitchen7 и кропал. В то время как его родичи смотрели телевизор.
Ну а ты-то, ты лично, – в каком ключе раскрыл эту же самую тему? – вдруг стукнуло меня. Тоже поклоны бил, налево и направо умилялся или как? Сочинения-то всем, наверно, задавали одинаковые!
И ничегошеньки почему-то я не мог вспомнить – не память, а прямо какая-то чёрная дыра. Если б жива была моя соответствующая тетрадка, если б на «Имя розы» её не променял…
И я выволок очередной ящик и, как золотоискатель – сито, начал его трясти, искал Карнеги или ещё что… И следом ещё один – последний.
Но безрезультатно. Не подтвердилась моя светлая догадка, смелая моя мысль. А впереди был так называемый шкаф родителей и, кроме того, – кладовка. О, кладовка, кладезь всяческого хламья! (Вот с чего надо было начинать!..) Однако груды моей детской ещё дребедени, полуразрушенные башни книг на полу взывали ко мне – всё-таки надо было сперва прибраться. Наконец-то родичи выдрессировали меня. Это когда-то было – хоть кол теши на голове: «Марк, когда у тебя кончится этот бардак! Когда у тебя будет порядок!» А теперь я сам ставил его превыше всего, я был дисциплинированным.
И я водворил всё назад – кидал, как придётся, в ящики стола все эти недобитые часы и транспортиры; а в шкаф старался возвращать книжки на их прежние места, где привык видеть, – получилось недурно – уютно, симпатично – так же примерно, как до всей этой революции.
Этим-то вечер, собственно, и закончился. Или же я ещё что-нибудь вытворял? Трудно сказать. Вот память, память… Хотя, может, дело-то и не в памяти.
А чем я занимался в остальные дни? Ещё более глухая головоломка. Ведь в понедельник-то у меня ещё была хоть какая-то задача, какая-то цель, что-то там я искал, передвигал, ронял, вытаскивал, строил… А потом… а потом уже просто валилось всё из рук, за что бы ни брался. И вот ведь какое было ощущение – что виновата в этом проклятая Сашкина тетрадь. Не попадись она мне… Между прочим, её-то я почему-то оставил на столе, в ящик не засунул. Ну, на всякий случай, что ли. И листал потом. Да только ничего такого особенного больше не вычитал. В том числе и в My flat – уж фитюльку-то эту я, как шараду, разгадывал вдоль и поперёк. Только там не над чем было ломать голову. Школярское сочинение, действительно flat – совершенно плоская штука8, ещё и с ошибками. В общем, дьявольщина, мистика какая-то. А неделя-то между тем пошла наперекосяк, да…