В ответ на это я сказал, что он сделает мне большое одолжение, если избавит от мучений. В данных обстоятельствах было глупо говорить такое, но я почувствовал, что он не хочет причинить мне зла так же, как он не хотел утопить девочек. А что, если я ошибаюсь? Ну, я знал, что рано или поздно смерть все равно придет за мной. Это был лишь вопрос времени, когда один из эсэсовцев или кто-то из охраны решит, что я как-то не так посмотрел на него, и сбросит меня с обрыва или повесит на флагштоке. Умереть от пули будет лучше.
Сначала он пытался выглядеть смелым, поднимая трясущийся пистолет к моему лицу. Но, как я и предполагал, он не смог довести дело до конца. Карл опустил пистолет и сказал, что не убьет меня, при условии, что я никому не скажу, что он разрешил мне не находиться в постели. Его начальство расценит это как слабость и для него наступят, скорее всего, тяжелые последствия. Под «начальством», я знал, он подразумевает своего отца.
– Спасибо, – прошептал я. – Ни одна живая душа не узнает.
Я тихо вернулся на свою койку.
На следующий вечер, примерно в то же время, я снова услышал мягкий перебор гитарных струн. На этот раз я нарочно не спал, прислушиваясь к музыке. Через десять или пятнадцать минут прослушивания, лежа на своей койке, я решил испытать судьбу еще раз. Я подошел на цыпочках к двери и очень тихо постучал. Дверь опять распахнулась, обнаруживая нервного молодого солдата с пистолетом и гитарой в руке.
– Was machts du? Bist du blöd! – резко заговорил он. – Что ты делаешь? Ты дурак?
Тогда, может быть, для того, чтобы добавить еще один возглас в связи с серьезностью ситуации, он обратился ко мне на английском языке:
– Ты знаешь правила!
Я сказал, что я ничего не смог поделать с собой. Звуки музыки были слишком заманчивыми, чтобы не прийти. Я осторожно пробрался в угол прохода и сел на пол. Если вдруг мимо будет проходить охранник, то он не сможет увидеть меня через окно в этом месте. Он держал пистолет, направив на меня, все время пока обдумывал, как поступить. Наконец он сдался, делая вид, что серьезно относится к принятию решения. Глядя немного подавленно, он убрал пистолет в кобуру и возобновил игру на гитаре.
В течение следующих тридцати минут я тихо сидел и наблюдал, как его пальцы перебирали и били по струнам самым удивительным образом. Я любил играть на гитаре и по праву считал, что делаю это хорошо, но по сравнению с Карлом я был новичком. Он был мастером. Он мог делать с гитарой такие вещи, о которых я даже не мечтал.
Через пару нервных недель у меня появилось такое чувство, что Карл тоже с нетерпением ожидал наши странные встречи. Или, по крайней мере, он больше не возражал против них. Он перестал вытаскивать пистолет, когда я стучал в дверь, что уже было хорошим знаком. Потом он начал открываться мне как личность, рассказывая о себе – откуда он родом, как выглядит его подруга и разные мелочи такого рода. Для меня было странно думать о нем иначе, чем как о нацистском солдате, который настроен только на убийство невинных людей. Но вскоре стало очевидно, что он ничем не отличается от меня. Он был просто молодой солдат, воюющий за свою страну. Он никогда открыто не признавался и не сказал об этом, но несколько раз намекал, что не является сторонником Гитлера.
Помимо гитары, Карл сказал, что также умеет играть на пианино, виолончели и арфе и жаждет выступать в оркестре. Отцу его идея совсем не нравилась, но мать его всегда поддерживала. На самом деле именно она купила ему новую гитару, когда парня понизили до ночного охранника. Она убедила его играть во время ночных смен, чтобы не засыпать. В то время как другие охранники тянули время, играя в карты и куря сигареты, Карл занимался музыкой.
Довольно скоро в бараках заметили, что ночные серенады на гитаре и мои скрытные уходы, чтобы послушать их, продолжаются.