Я произнес небольшую молитву, а затем начал стучать в дверь, пока не понял, что меня услышали.
Первое, что я увидел, была пара маленьких глаз, которые выглянули из грязного окна, выходившего на улицу. Они мгновенно исчезли, как только поняли, что их заметили. Это было обычным. Часто люди, с которыми я разговаривал, верили, что я немецкий солдат, и боялись меня так же, как если бы знали, что я американец. Через несколько мгновений дверь открыла женщина с взволнованным лицом.
Я знал, что чем строже я разговаривал, тем больше они верили, что я тот, кем себя представлял. Поэтому я напустил хмурый вид и гаркнул на нее по-немецки: «Назовите свое имя! Я по официальному делу». Она назвалась Элизабет Рихтер. В ее глазах был страх, который, я знал, поможет мне получить необходимую информацию. Элизабет стала нервничать еще больше, когда двое тощих детей, может быть, трех или четырех лет, появились из-за двери. Это были девочки-близнецы, обе с длинными темными волосами и карими глазами. Я заметил, как они отличаются от голубоглазой, белокурой матери. Элизабет едва взглянула на меня, когда назвала мне их имена – Алоиза и Арла.
Лежа в больничной палате, я и так внимательно слушал деда, но при слове «девочки-близнецы» я навострил уши еще больше. В темноте комнаты в памяти всплыли образы моих девочек-близнецов в часы суматохи сразу после их рождения. Я до сих пор прекрасно помнил звук крика Фейт, когда она вошла в этот мир. Это был один из тех немногочисленных звуков, которые она успела издать. Я позволил образам рассеяться, когда дедушка продолжил говорить.
– Где хозяин дома? – потребовал я ответа. – Мне надо немедленно поговорить с ним.
Конечно, на самом деле совсем не было необходимости разговаривать с «хозяином». Я даже точно не знал, есть ли у нее муж. Но если она была замужем и он находился где-то рядом, то лучше узнать об этом заранее, чем удивляться потом его неожиданному появлению. Особенно если у него было оружие.
– Nicht zu Hause, – она запнулась, по-прежнему стараясь не встречаться со мной взглядом. Нет дома.
Одна из девочек хотела что-то сказать, но Элизабет быстро закрыла ей рот рукой. Я объяснил, что получил информацию, что несколько еврейских семей скрываются в этом районе и меня направили на их поиски.
– Вам что-нибудь известно о такого рода отбросах, которые наводняют этот город? – настаивал я.
Мне всегда было противно произносить эти слова, но я очень хорошо знал, что истинный эсэсовец будет говорить именно так, с пренебрежением. Женщина выглядела испуганным кроликом. Но она отпрянула назад и заверила, что таких людей в Виндхаг-Фрайштадте нет.
– Теперь, – сказала она, – будьте так добры, отпустите нас. У нас очень много работы.
Она попыталась закрыть дверь, но я подставил ногу, в надежде выиграть еще немного времени, чтобы получить хоть немного информации, которая может помочь моей команде. Я сказал ей, что был голоден.
– Вы же не прогоните верного слугу фюрера? – спросил я.
Она поморщилась именно так, как я и предполагал.
– О… конечно, – ответила она. – Проходите. У меня есть суп и хлеб на кухне.
Я не просидел и двух минут, когда услышал звук, который заставил меня подскочить. Глубокий, болезненный кашель эхом донесся из другой комнаты, а затем затих. Я инстинктивно вскочил со стула, держа пистолет в обеих руках. Когда я поднялся, одна из девочек взвизгнула: «Папа!» – прежде чем мать успела заглушить ее крик. Я быстро прошел в гостиную, где все было тихо. Элизабет и девочки сохраняли гробовое молчание. Затем я услышал еще что-то. Слабые хрипы. Я не был уверен, но мне показалось, что звуки шли со стороны пола. Опустившись на колени, я пошарил вокруг себя и обнаружил две неплотно лежащие доски.