Но он мне не понравился. На протяжении нескольких недель мне снились кошмары про мертвецов, бродящих повсюду в состоянии тупого оцепенения. Все последние дни в больнице я словно зомби слонялся без дела по палате Анны в ожидании, что кто-то поднимет дубинку и освободит меня от мучений. Как мне помнится, единственной сознательной мыслью в то время было понимание того, что время жизни Анны быстро сокращается, и не было никого, кто мог бы это остановить.
На двадцать седьмой день была зафиксирована вспышка активности, когда одна из медсестер уколола Анну булавкой в пятку, и это вызвало небольшое сокращение пальца на ноге. Оно было совсем небольшим, но сразу повысило ее результат по шкале Глазго с трех до шести баллов. Вначале всех охватило возбуждение, особенно меня. Я подумал, что это был поворотный момент, после которого несправедливость мира будет исправлена и Анна снова будет со мной. Но когда пришел доктор Расмуссен, чтобы проверить результаты, он все испортил, ввергнув меня в еще более худшее настроение, чем это было раньше.
– Сожалею, – пояснил он, – но это мало что значит. Движения, которые мы видим, являются показателями мышечного сокращения, а не реакции нервной системы.
– То есть ее мозг никак не связан с движением пальца на ноге?
По его глазам было видно, что ему очень жаль.
– По моему мнению, нет.
– Но вы не уверены.
– На сто процентов, нет.
– А что, если вы ошибаетесь? Тогда это хороший показатель того, что она может восстановиться?
Я могу сказать, что ему совсем не хотелось быть посланником плохих новостей. Он придвинул стул поближе ко мне.
– Итан, в медицине никогда ничего не однозначно. Нам не известно все. Но мы знаем много, и нам ясно, что даже если у вашей жены сохраняется некоторая минимальная мозговая активность, вероятность ее восстановления очень мала.
– Насколько мала? Мне нужны цифры! Должны быть данные на этот счет, которые подтверждают иной результат.
– Хорошо, – ответил он спокойно. – Для начала, давайте посмотрим на то, каково было состояние вашей жены в первые двадцать четыре часа после аварии. Это позволяет дать наилучший прогноз на конечный исход. У нее был самый низкий результат. По статистике, только около пяти процентов людей с таким результатом могут восстановиться. Остальные, в конце концов, умирают. Из тех, кто может восстановиться, большинство начинает показывать заметное улучшение в течение первой недели. Для Анны прошло уже почти четыре недели, и это первый скачок в ее результате за все время.
– Какой прогноз для человека с результатом в шесть баллов?
Я знал, что хватаюсь за соломинку.
– Ну, это приблизительные цифры. Но если человек набирает где-то от пяти до семи баллов в первые двадцать четыре часа, то у него есть шанс, но более половины таких пациентов все равно умирают, не приходя в сознание. У меня нет точных данных о больных, которые перескакивают с трех баллов до шести по прошествии месяца, но, насколько я могу судить, скорее всего, в результате она все же не придет в сознание.
Медсестры, кажется, тоже были подавлены такой новостью. Они закончили все, что им надо было сделать, и быстро покинули палату, оставив меня одного, чтобы я продолжал находиться в состоянии, которое одна из медсестер окрестила «виниловым ступором», намекая на мое дневное просиживание в кресле.
Потом наступил двадцать восьмой день… и двадцать девятый. Анна по-прежнему глотала пищу через трубку, и ее палец еще вздрагивал, когда в него тыкали булавкой, но это был предел ее существования.
В тот вечер после ужина я снова разрыдался. Я давно уже так не плакал, только в первую неделю после аварии. Я был опустошен внутренне и эмоционально. Жизнь, которая у меня была до этого, официально закончилась.