Было уже десять часов утра, когда Тейтли пил кофе. Ветер еще дул весьма сильно и далеко гнал мрачные тучи. Но море мало-помалу начинало успокаиваться, и волны уже не покрывали острые оконечности подводных скал. Поверх камней на волнах виднелись тюки, ящики, доски и всякие обломки. Все это было, как выражался, грустно поглядывая на место крушения старый Матюрен, перья бедной «Ласточки», которая не дольше, как еще вечером, легкая и быстрая, как птичка, оправдывая свое название, чуть касалась голубой глади поверхности моря.
Подвели четырех оседланных и в роскошной сбруе коней, и Хоцитл, тотчас подойдя к Валентине, спросила ее:
– Умеешь ли ты ездить верхом?
– Разве нас хотят разлучить? – воскликнула Валентина, ухватившись за руки мужа.
– Нет-нет! – отвечала индианка. – Но, послушай, дня через два сюда прибудут воины Тейтли. Твоего мужа поместят на носилки, и вы присоединитесь к нам.
– А ты уезжаешь? – печально спросила Валентина, так как сознавала, что молодая дикарка оказывает им постоянное покровительство.
– Не беспокойся! Ты и твои близкие принадлежите теперь Тецкатлипоке, и вы стали священны.
Валентина намеревалась спросить по этому поводу объяснения, но в этот момент Хоцитл позвал предводитель, и та поспешила к нему. Тейтли со всеми своими воинами осматривал лошадей. Он подхватил Хоцитл и, посадив ее на лошадь, тотчас же вскочил на другого коня.
– Моим сынам известна моя воля, – сказал он, обращаясь к окружавшим его индейцам, – если Летающая Рыба даст какое-либо приказание, то устами его будет говорить моя собственная душа, и мои сыны обязаны ему повиноваться.
В ответ на это послышались возгласы, высказавшие безусловную покорность и обещание повиновения.
Предшествуемые Черным Коршуном и еще другим всадником, Тейтли и Хоцитл двинулись вперед. Подъехав к опушке леса, он, повернув голову и взглянув на пленников, прошептал:
– Они должны умереть!
Взгляд его, полный ненависти, был отлично замечен Хоцитл, подумавшей как бы в ответ ему:
«Нет! Они будут жить!»
Глава IV
Печальные часы
Тотчас после отъезда Тейтли индейцы поспешили возвратиться к берегу моря, куда их привлекала надежда воспользоваться какими-либо остатками с погибшей шхуны. Один из воинов поместился около костра. Он сел, поднял ноги до самой груди, охватил их руками и уперся подбородком в колени. В этом положении, напоминающем египетских богов, свойственном индейским племенам, он притворялся, всматривающимся то на огонь, то на индейца, охранявшего лошадей, а в действительности зорко наблюдал за пленниками.
Что касается Летающей Рыбы, нового предводителя оставшегося отряда, он лег на живот на краю пригорка и внимательно следил за поисками, производимыми его соплеменниками, рассыпавшимися по всему берегу.
Капитан Рауль прислонился к шалашу из ветвей, опираясь головой на плечо сидевшей около него жены. Матюрен и Бильбоке недалеко от супругов высказывали очередную радость, видя их живыми и здоровыми. Все потерпевшие крушение говорили очень мало, так как их критическое положение, понятно, вызывало их на глубокое размышление. Они настолько хорошо знали нравы и тактику индейцев, что отлично понимали то, что тот, кто, по-видимому, пристально всматривался в огонь костра и в стража коней, а также и этот самый охранитель лошадей, в сущности, зорко за ними наблюдают. Но тем не менее они были изумлены относительной свободой, им предоставленной. Однако, хотя и успокоенные лаской Хоцитл, люди не были уверены, кто их окружает. Те, кто просто ко всему равнодушен, или безжалостные враги? На одно из замечаний Матюрена по этому поводу Рауль сказал:
– Индейцы видят и знают, что я не в силах ходить, и убеждены, что вы меня не покинете, а следовательно, им нет основания опасаться нашего бегства. До сих пор с нами хорошо обращались, но на самом деле невозможно решить, какие намерения скрываются за этим кажущимся благодушием.
– На каждый день довольно насущных ежедневных забот; не следует далеко заглядывать вперед; нет надобности сразу распускать все паруса, – глубокомысленно заметил Матюрен. – А потому, капитан, мое мнение таково, что пока мы должны заботиться только о том, чтобы вы скорее выздоровели. Но все же я полагаю, что когда вы излечитесь, лучше вам притворяться хромым. Хотя мы и пленные, но по крайней мере на нас тогда не наденут пут, как на этих животных, пасущихся там на траве, и при удобном случае нам легче будет пуститься в открытое море, то есть, я хочу сказать, убежать.
– Ты забываешь, Матюрен, что у нас нет оружия.
– Я помню о том, – возразил старый матрос, – что глаз не спускаю с этого доброго малого, стерегущего коней и опирающегося на нечто вроде абордажной пики, особенности которой я изучаю. По-моему, три добрые палки основательной длины с наконечниками из заостренных камней не были бы такими уж безобидными игрушками в ваших руках, а также в моих руках, в особенности в руках Бильбоке. В крайнем случае, несмотря на то что конь никак не представляется мне знакомой стихией, я, не колеблясь, готов поднять паруса на спине такого животного, если уже необходимо будет торопиться. Заметьте, капитан, что в настоящий момент, если бы вы только в состоянии были бегать в десять прыжков, мы были бы уже в лесу, а это значило бы быть почти свободным.
– Да, Матюрен, все это так, но бегать я не в состоянии, – грустным тоном возразил Рауль.
Тягостное молчание наступило после этого разговора. Еще весь потрясенный гибелью своего корабля, потерей половины судовой команды, весь поглощенный сожалениями, досадой и зловещими опасениями, молодой капитан, кроме того, приходил в отчаяние, что не мог двигаться без посторонней помощи. Вот что он мог бы сделать, если бы какой-либо индеец оскорбил Валентину, или если бы вздумали разлучить его с ней? Конечно, несомненно то, что Матюрен и Бильбоке будут ее защищать и готовы пожертвовать жизнью; но что можно предпринять без оружия против десяти неприятелей? Могли бы только умереть совершенно бессмысленно!
Не желая направиться тем же самым путем и натолкнуться в самом начале дела на индейцев, враждебность которых имела такие ужасные последствия для отца его, Рауль, вместо того, чтобы плыть по реке Гоатцакоалько, решил изучить реку Тегуантепек до предполагаемого места ее слияния с рекой Шималапа. Вдоль этой последней реки он, несомненно, мог бы найти ту долину, когда-то указанную испанскими инженерами Крамером и Коралем: долина эта была длиною в 26 километров, и поперек ее, если измерения, сделанные двумя вышеназванными учеными, были верны, нетрудно было прорыть канал. Если бы основательно изучить эту долину, то достаточно было добыть простую лодку или соорудить плот и по течению добраться до реки Пазо, до того места, где остановилась экспедиция капитана Лакруа, и очутиться в Атлантическом океане.
Когда его проект был одобрен Валентиной, воодушевленный той же самой идеей, как и он, Рауль почти доехал через год после женитьбы до Веракруса, пересек Мексику по всем ее наиболее цивилизованным частям и достигнул гавани Акапулько. Там он приобрел судно «Ласточка», на которой в числе судового экипажа, помимо Матюрена и Бильбоке, бывших матросами у капитана Лакруа, значились еще два канадца – Жан и Пьер, сопровождавшие капитана Уарена во всех его путешествиях, и еще шесть американцев, привыкших ко всяким опасностям жизни в пустынях. Но вот после счастливого плавания, тогда, когда он уже почти достиг порта Акапулько, маленький корабль разбился на подводных скалах, названных Скорпионами, и погибли оружие, инструменты, заметки, карты и часть имущества владельцев судна, не считая уже непоправимой гибели восьми матросов. Оставшиеся в живых, никогда не предполагавшие, что подобное несчастье может их постигнуть, находились теперь в руках диких индейцев, и участь их всецело зависела от них, а те были гораздо опаснее своих соплеменников на берегах Гоатцакоалько. Мучимого воспоминаниями о прошлом и страшной неизвестностью относительно нынешнего своего положения, в воображении Рауля, находившегося постоянно в лихорадочном состоянии, возникали окровавленные тени его отца и отца Валентины и, казалось, звали к себе. Было ли это предзнаменованием? Он и его отважная спутница неужели действительно должны были погибнуть, только что начав жить друг для друга, полные сил и надежды? Все это вызывало отчаяние; молодой человек содрогался от ужаса. Валентина, в свою очередь, с большим трудом скрывала те муки, которыми страдало ее бедное сердце! После ужасных потрясений кораблекрушения, чудом спасенные из яростных волн изумительным хладнокровием своего мужа, лишь в тот момент, когда она горячо благодарила его за свое спасение, то заметила, что он ранен. Едва рассвело, вместо друзей, которых она надеялась встретить, вдруг внезапно впереди возникли индейцы. Все эти испытания, быстро следуя одно за другим, вызывали страшную нервность и болезненную впечатлительность в молодых супругах, которые не спали уже около сорока восьми часов. Уцелевшие чувствовали себя совсем разбитыми, лишенными всяких надежд и сожалели только о том, что не разделили участи своих погибших в волнах матросов. Они тогда бы по крайней мере умерли все вместе и не подверглись бы плену, ужасному рабству и утонченным истязаниям, которым из своей ненависти к белым подвергают индейцы попавшихся в их руки европейцев. Однако, по счастью, оба супруга крепко уснули.