Катя Саргаева - Мирное небо стр 13.

Потом он исчез. Я звонила, он не брал трубку. Я приезжала к нему домой, но он не открывал дверь, хотя я видела, что в его окнах горит свет. Однажды папа дал мне конверт, который был в почтовом ящике. В нем был листок, на нем одна фраза «прости, что сделал тебе больно». Точка.

– Вера, хватит унижаться, – однажды сказал мне папа.

Я ничего ему не ответила. Я и не замечала, что я действительно унижаюсь. Дальше некуда. Я готова была сделать все, лишь бы услышать его голос, просто увидеть его. Лишь бы он был. Я опять задыхалась без него.

Желудок мне будто в узел завязали, когда я поняла, что больше не увижу его. Я сидела на лавке возле его подъезда, и надо мной будто взрывались бомбы. Мой мир рухнул в тот момент. Он меня бросил. Эта фраза звенела в моей голове назойливой мухой. Он меня бросил! Смысл этой фразы для меня был (да и остается) несколько иной. Он оставил меня одну. Одну со своей бедой. Я опять осталась одна, и разбираться со всем придется самой.

Он был первым и единственным мужчиной в моей жизни, на которого я положилась. Которому я, не доверяющий никому, дикий забитый звереныш, доверяла. Я предоставила ему возможность распоряжаться моей жизнью. Я приняла бы любое его решение, даже самое безумное, потому что я ему доверяла от и до. Наконец появился в моей жизни человек, на которого я могу положиться, который может помочь мне, решить мои проблемы. Которому я позволила это сделать, помогать мне. Я завернула свою жизнь в розовое одеяльце и отдала ему. Не на временное хранение, навсегда отдала. А он меня бросил.

Однажды, уже в Москве, мы лежали в обнимку, он сказал тогда «я здесь, с тобой, и никуда не денусь». И делся. Зачем он это сказал? Видимо просто в тот момент так чувствовал, а о том, что будет после, и что означают для меня эти слова, он не подумал. Как я могу после этого кому-то доверять?

Чуть больше года я пролежала на кровати. Отец молча ждал несколько месяцев, потом пытался растормошить меня, выгнать прогуляться, даже может быть найти работу. Это пугало меня больше всего. Снова выйти в люди. Иногда, когда я выходила на улицу, я чувствовала себя привидением, меня как будто не существовало. Весь этот город пугал меня, в нем не было Игоря. Я снова чувствовала себя одной в целом мире.

Все внутри меня умерло. То, что я пережила за тот год, было самым страшным временем в моей жизни. Я умерла. И он для меня как будто умер. Не ушел, не уехал, а умер. Я была уверена на сто процентов, что больше никогда не увижу его. Это ли не смерть? Я чувствовала себя вдовой.

Я ничего не хотела, ничего не видела, ничего не слышала. Я просто лежала на кровати. Я похудела на одиннадцать килограммов (опять это число). Я лежала и плакала. Я ревела в голос от боли, каждая клеточка внутри меня взрывалась маленькой атомной бомбой, отравляя все вокруг. Папа прибегал ко мне в такие моменты, он ходил вокруг меня кругами, не зная, что делать, потом бежал на кухню и капал в стакан корвалол.

Мне хотелось умереть. Внутри я уже умерла, теперь мне хотелось умереть по-настоящему, чтобы меня положили в гроб и засыпали землей. Мне даже снилось это. Во сне я думала, что наконец-то этот кошмар прекратится. Но я просыпалась, а кошмар продолжался. Помню, мне придумались строчки:

Сейчас, спустя много лет, я иногда нащупываю его там, свое сердце в кармане. Больше я его никому не показывала.

Прошло наверно месяцев десять, я сидела на лавке в парке и кидала голубям крошки от засохшего хлеба. Мне было все так же невыносимо больно. У меня болело сердце, которого у меня внутри больше не было. Фантомные боли. Тогда я впервые задумалась о том, что со мной что-то не так. Ну невозможно столько страдать из-за несчастной любви! Так не бывает! Все живут дальше, так почему же я не могу? Прошло достаточно времени, сколько можно, в конце-то концов? Это ненормально.

Вчера я накинулась на отца за то, что он хотел кинуть в стиральную машинку одно полотенце, этим полотенцем вытирался Игорь, когда приходил ко мне домой. Это было его полотенце. Это был мой гвоздь, который остался после плаща. Когда я осознала это, то повалилась на пол и кричала, поджав колени к подбородку. Бедный папа. Он стоял в растерянности, а потом побежал на кухню и капал в стакан корвалол. Теперь у нас дома всегда было три большие бутылки корвалола. С запасом.

Спустя какое-то время я поняла, что я осталась одна. Что такое Я? Кто Я? Я не могла ответить на этот вопрос. Я была чем-то собирательным, чем-то вроде лоскутного одеяла. Один лоскут – это Игорь, второй – это моя работа, третий – это моя семья с Пашей, моя семья с отцом, четвертый – мои хобби. И так далее. Это лоскутное одеяло было нашито у меня на груди орнаментом. Как и у большинства людей. Игорь, своим уходом сорвал с меня это одеяло, оголив пустое пространство внутри.

Так сложились обстоятельства, что в один момент я лишилась всего. В моей жизни было три главных лоскута, это Игорь, моя любимая работа, и искусство. Игорь ушел. Работать я физически в таком состоянии не могла. Искусство меня больше не трогало. Огромная дыра в груди. Эта дыра называется одиночество. Тогда я дала определение этому слову. Одиночество, это не когда ты один, это не когда ты никому не нужен. Одиночество – это когда ты не нужен сам себе. Когда ты не любишь себя. Вот что такое одиночество. Оно душило меня как домовой по ночам.

Тогда я научилась по-настоящему ненавидеть. Я ненавидела свою мать, ведь это она виновата в том, что я не любила себя. Всю жизнь всеми своими действиями и словами она выражала то, что я нежеланная, нелюбимая, я ничтожество. Во мне родились чувства, которых я никогда раньше не испытывала. Например, зависть. Я завидовала отцу, у него звонил телефон. У меня не звонил вообще. Так странно, я завидовала простому общению. Со мной же не общался никто, даже отец уже оставил попытки воскресить меня.

Почему-то мне так хотелось, чтобы меня любили. Но меня никто не любил. Да и как меня может любить кто-то другой, когда я сама себя не люблю? Тогда я окунулась в себя. Я поняла, что Я, это не что-то собирательное, Я – это цельное. Я, это то, что идет у меня изнутри. Я не может быть снаружи. Советское детство, да еще с такой матерью как у меня даже не предполагало мысли о том, что все, что человеку может быть нужно – есть у него внутри. Я должна была умереть, чтобы понять все это. Я должна была умереть, чтобы родиться заново. Ничто не рождается без боли.

Однажды утром папа разбудил меня с улыбкой на лице.

– Я нашел тебе работу! – радостно сказал он.

Я хотела было открыть рот, чтобы возразить ему, но он осек меня жестом.

– Сначала выслушай. Тебе не придется выходить на улицу и встречаться с людьми. Вооот, я вижу в твоих глазах интерес, – с улыбкой заметил он. – Так вот, нужно перевести учебник с английского на русский. К нам в университет обратился один американец, не буду вдаваться в подробности. В общем, он счастливым случаем попал на меня. А у меня-то есть замечательный переводчик, дома под одеялом лежит. Берись не раздумывая, он хорошо платит, к тому же я знаю, что ты очень скучаешь по работе.

Так началась моя работа самой на себя. Тот американец до сих пор является моим клиентом.

– Ты до сих пор его любишь? – спросила меня Ева.

Рассказывая ей все это, я опустила рассказ о Паше и Диане и других девочках. Я сказала, что просто влюбилась в Игоря, и уехала с ним назад в Москву.

– Нет. Ничто не вечно, и все проходит, любая любовь проходит. Мне было больно не столько из-за того, что я потеряла Игоря, мне было больно из-за того, что я потеряла Себя. Мне было очень больно и страшно умирать. Игорь просто попался под руку, на его месте мог оказаться кто угодно. Я не виню его сейчас, но все же поговорить со мной, и попытаться все объяснить мне он мог бы. На тот момент ему было куда важнее свое личное моральное состояния, нежели мое. Все мужики эгоисты и трусы. Мне казалось, что я, это лоскутное одеяло. Поэтому я всегда у тебя спрашиваю «что ты на самом деле думаешь?», « каково твое личное мнение, независимо от мнения окружающих» и так далее. Мне очень важно, что бы ты знала кто ты.