Гойм, человек холодный, неумолимый и искусный в приискивании новых статей дохода для короля, который тратил миллионы на Польшу, на содержание войска, на придворные пиры и на любовниц, был у него за свою ловкость в большой милости. Но этим ласкам Гойм не доверял, пример Бейхлинга и некоторых других делал его осторожным… Он выжидал только минуты, когда, нагрузив хорошенько карманы, он мог бы унести из саксонского государства свою голову и свое состояние. Гойма мало кто разгадывал: знали только, что он человек смелый, изворотливый, довольно рассудительный и свободный от всякого бремени сильных привязанностей. Лучше всех, может быть, понимала его сестра, графиня Фицтум, которая с большим искусством и осторожностью умела заставлять его делать то, что ей было нужно.
Кроме Бейхлинга, теперь сидевшего в Кенигштейне, у Гойма не было друзей: маршал Пфлуг его ненавидел, другие не терпели, Фюрстенберг был с ним тоже не в ладу. Когда после спора и пари Гойму было приказано привезти жену и показать ее при дворе, его никто не пожалел, все даже над ним издевались.
На другой день после бала Гойм должен был явиться к королю с докладом. В провинциях введение акциза встретило сопротивление. Особенно громко восставало против этой меры дворянство в Лужицах… Это бесило Августа, который терпеть не мог никакого противодействия, а потому, выслушав доклад министра, он нахмурил брови и сказал Гойму:
– Сегодня же, и немедленно, отправляйся туда сам: разыщи зачинщиков и моим именем водвори порядок. Поезжай сейчас, и без всяких отговорок!
Гойм хотел было возразить, что его личное присутствие в Лужицах далеко не так необходимо, как в Дрездене, где у него были более серьезные дела, но Август был непреклонен:
– Нет, – возразил он. – Поверь мне, что нет ничего важнее, как сломить сопротивление этих наглецов, которые думают, что они могут вступать со мной в сделки. Поезжай сейчас же и возьми с собой драгунов! Если эти дерзкие осмелятся собираться – разгонять их!.. Пусть не берут примера с Польши, потому что я не перенесу этого у моих подданных; да дай срок, мы и в Польше скоро собьем их дворянскую спесь…
Гойм хотел объясниться, но Август не захотел слушать и назначил ему двухчасовой срок на выезд в Лужицы.
Разговаривать с королем Августом можно было только тогда, когда он был пьян, тогда он был очень доступен, во всякое же другое время противоречить ему было нельзя, и Гойм более не возражал.
Бедный министр, конечно, отлично понимал, что спешное отправление его в Лужицы, на другой же день после бала, придумано нарочно. Но чем он мог в этом себе помочь? Ничем. Поручить наблюдение сестре было все равно что дать пьянице ключ от погреба; друзей у него не было, он был совершенно безоружен и чувствовал, что все были в заговоре против него. Придя домой, он бросил на стол бумаги и, потеребив несколько времени в молчании свой парик, вошел в покои жены.
Анна была одна и спокойно глядела, как ее расстроенный муж, не зная, с чего начать, тревожно осматривал разные безделушки ее меблировки. Анна, привыкшая уже к подобного рода сценам, не обращала на это никакого внимания, и Гойм должен был заговорить первым.
– Радуйтесь, – начал он, – я был так глуп, что привез вас сюда, и теперь со мной делают все, что хотят… Я мешаю интриговать вокруг вас, и вот король отсылает меня прочь, через час я должен уехать, и вы останетесь одна…
– Ну, и что из этого? – гордо отвечала Анна. – Неужто вы думаете, что я нуждаюсь в вашем карауле, чтобы сберечь свою честь?
– Ну, однако, я думаю, что и я мог бы тут пригодиться.
– На что же именно? – с саркастической улыбкой спросила Анна.
– А хотя бы на то, чтобы сдерживать их бесстыдное нахальство! – крикнул Гойм, ударив кулаком по столу. – Поверьте, что меня не выслали бы отсюда, если бы я не мешал. Во всем этом я узнаю дело рук милейшего Фюрстенберга, который сегодня с коварной усмешкой заплатил мне тысячу червонцев, вместо которых король подарил ему десять тысяч. Это вознаграждение за одну прекрасную мысль – привезти вас сюда. Судите же сами, как должны быть оплачены более существенные услуги…
– Гойм! – воскликнула, вскочив со своего места, Анна, и глаза ее засверкали. – Довольно с меня, слишком довольно! Уходите, уезжайте… вообще делайте, что хотите, но только оставьте меня в покое! Я сама сумею отстоять себя, а ваших оскорбительных намеков я более не хочу слушать! Довольно, я говорю вам, довольно этого!..
Гойм замолчал, а часы напомнили ему приближение минуты его отъезда.
– Конечно, – сказал он. – Мне нечего предостерегать вас, вы совершеннолетняя и сами знаете, что вас может ожидать… О себе же скажу только одно, что я бесчестья не перенесу! Пусть Фицтум и другие делятся с его величеством своими женами, на то их добрая воля, но во мне нет такого верноподданнического добродушия!
– Зато ведь и я, господин Гойм, тоже не пала так низко, как эти барыни, – перебила Анна, – поверьте, что я вам не изменю, и знаете, почему? Потому что я себя бы этим унизила! Но если вы сделаете мне жизнь с вами еще более невыносимой, я брошу вас и совсем не стану делать из этого секрета.
Гойм ничего на это не ответил. На пороге он, казалось, хотел что-то сказать, но кончил тем, что схватился с отчаянием за голову и вышел в двери, за которыми его уже ожидал посланец короля, обязанный напомнить министру о скорейшем отъезде.
В замке не только подкарауливали Гойма, когда он переезжал через мост, но даже послали следить за ним, чтобы он не попытался тайком возвратиться в Дрезден… Было задумано, что графиня Рейс пригласит к себе Анну, а король приедет туда, как будто неожиданно и инкогнито…
Графиня Фицтум явилась передать Анне это приглашение, но та отказалась. Напрасно золовка уверяла ее, что об этом не будет знать никто на свете. Анна ясно видела, что ей устраивают свидание с королем, и прямо высказала это сестре своего мужа.
– Вы слишком догадливы и осторожны! – со смехом отвечала графиня Фицтум. – И я не стану вам лгать; действительно могло бы случиться, что заехал бы и король… Что же с этим делать: он вами очень заинтересован и ищет случая с вами сблизиться. А что вы сделаете, если, раздраженный, он приедет сюда, прямо к вам в дом? Обдумайте это… Вы знаете этикет: короля нельзя не принять, перед ним отворяются все двери. Будет ли это для вас лучше, будет ли это приличнее и благопристойнее, если он пробудет с вами наедине несколько часов? Как вы думаете, что тогда заговорят и чем вы кого-нибудь разуверите в том, что не удостоились принять всю полноту ласк своего августейшего гостя?
Анна побледнела.
– Однако, – сказала она, – король не может быть таким… (она не могла подобрать выражения) – король не может быть таким наглецом; он, вероятно, пощадит мою репутацию! Иначе это не может быть!
– А я вам говорю, что все может быть… Что король скучает и не понимает никакого сопротивления или отказа в исполнении его прихотей. Наши дамы своей уступчивостью не приучили его сдерживаться, и если вас не будет у графини Рейс, я вам ручаюсь, что он к вам приедет.
– Значит, вам это уж наверно известно? – спросила Анна.
– Мне ничего не известно, но я только очень хорошо знаю короля Августа, – отвечала, расхохотавшись, графиня Фицтум. – Я, моя милая, сама очень хорошо помню один вечер… – и она не договорила и вздохнула.
Анна заломила себе руки.
– Так вот как! – проговорила она. – Значит, здесь надо быть, как среди разбойников на большой дороге; нужно быть вооруженной от головы до ног!.. Хорошо, что же делать, я найду кинжал и пистолеты… Я не боюсь ни огня, ни железа.
Графиня Фицтум приняла эти слова в их прямом смысле и старалась успокоить Анну и обратить все в шутку.
– Вы должны знать, – сказала она, – что Август никогда в жизни не запятнал себя насилием, это совсем не в его характере. Твердый и настойчивый, но любезный и предупредительный, он слишком красив и мил, чтобы ему когда-нибудь приходилось прибегать к таким грубым средствам…