Поэтому интереснее сказать о том, что стряпня Джона Стейка очень скоро стала притчей во языцех среди «берегового братства» Ямайки и Тортуги. На корабль, где он властвовал камбузом, моряки ломились толпой, каждый хотел не просто помахать саблей, а при этом еще и отведать знаменитого «рагу по-стейковски». Каждый был готов на что угодно, лишь бы оказаться записанным в команду. Были даже те – слыханное ли дело! – кто отказывался от своей доли в добыче, вместо этого требуя добавочной кормежки «от Джона».
Как-то утром, нетвердой походкой возвращаясь из порт-ройялского кабака, Джон Стейк задумчиво подкидывал единственную оставшуюся у него монету – золотой дублон. На крутящемся блестящем диске попеременно мелькали щит и крест, а Джон размышлял о переменчивости удачи. Остановившись у какой-то глинобитной стенки, чтобы отлить, кок уже завязывал штаны, как вдруг услышал яростный лай, рычание и воинственный писк.
Заглянув за угол, Джон Стейк удивленно хмыкнул. Две бродячие шавки, худые – кожа да кости – злобно рыча, пытались ухватить крупную серую крысу, которая прижалась в углу и собиралась, судя по всему, дорого продать свою жизнь. На глазах у Стейка, крыса яростно цапнула одного пса за лапу, а второго полоснула по морде острыми когтями. Шкура у серой бестии уже была вся изодрана собачьими зубами, но сдаваться крыса не собиралась.
Джон Стейк молча смотрел на баталию. Потом вдруг, сам не зная, отчего, выхватил из-за пояса два пистолета (соваться в некоторые переулки без оружия было чистым самоубийством) и разрядил их в собак.
Когда дым рассеялся, и кок покрыл тяжеловесными матюгами пару любопытных, сунувшихся в переулок узнать, что творится, он увидел, что оба пса застрелены наповал, а обессилевшая крыса лежит на земле, но ее бок, кажется, еще чуть-чуть подрагивает.
– Чтоб тебя… – пробормотал он растерянно. Потом порылся за широким поясом и достал оттуда узелок. Аккуратно развернул тряпицу, вынул женские сережки с рубинами и задумчиво повертел в пальцах.
– Ежели не потеряю, то Молли получит их завтра, потому что я обещал ей эти цацки. А ежели потеряю… тогда да спасут мою душу все святые, потому что иначе Молли ее из меня собственноручно вынет.
Джон Стейк сунул сережки в голенище сапога, потом поднял крысу и завернул ее в тряпицу, на которой сразу проступили пятна крови.
– Помрешь ведь… – сказал он негромко. Крыса зашевелилась и что-то воинственно пропищала в ответ. – Ладно. Если не помрешь, то выживешь.
Подвыпившие моряки рассказывали в тавернах, что кок с «Черного Мартина» совсем спятил – выходил громадную помойную крысу, перевел на нее уйму мяса и бульона, а теперь носит на плече, да еще и разговаривает с ней, как с человеком!
– Колдовство! – уверенно заявил Косой Хименес. – В Испании за это быстренько бы в инквизи…
Дальше Хименес договорить не успел, потому что костлявый кулак Джона Стейка сломал ему челюсть в трех местах.
– Кто-то еще, джентльмены? – любезно осведомился «полоумный кок» у повскакивавших из-за игорного стола «береговых братьев». – Нет? Вот и отлично. Присаживайтесь, карты сданы.
В лицо флибустьерам холодно глянули черные дула двух длинноствольных пистолетов, отделанных перламутром и серебром.
– Не заставляйте брать грех на душу, джентльмены, ей-богу… – мягкий голос Стейка не повысился ни на йоту, но что-то такое в этом голове было, отчего крепкие, битые жизнью моряки побледнели и быстро сели на свои места.
Самым обидным для валяющегося на утоптанном земляном полу Хименеса, который громко стонал, придерживая челюсть, оказалось то, что наглый крысюк соскочил с плеча Джона Стейка, вальяжно подошел к брошенным Косым картам и уверенно перевернул их лапой.
– Ну, мать твою, Косой… – нарушил тишину укоризненный бас Натаниэля Перкинса, канонира с «Избавления от мук». – Что ж ты, растудыть твою…
Туз, который должен был давно уйти в «отбой», светился в картах Косого Хименеса так же отчетливо, как луна в летнем небе.
Сломанной челюстью Хименес не отделался.
Когда бесчувственного шулера выкинули на улицу в одних портках, Перкинс уважительно подмигнул крысе, с достоинством восседавшей на своем привычном месте – на плече Стейка.
– Слышь, Джонни, – спросил он. – Как хоть кореша-то твоего звать?
Джон Стейк задумчиво почесал крысу за ухом.
– Я полагаю, что Иеронимус, – ответил он безмятежно.
– Из немцев, что ли? – Перкинс покивал головой. – Подходящее имя… Немцы – они все умники, да. А ты, Еронимус, – канонир обратился к серому зверьку, – забожись, что своему хозяину наши карты не светишь!
Иеронимус возмущенно запищал и очень выразительно посмотрел на Перкинса.
– Верю, – веско сказал тот. – Эти глаза не врут. Это тебе не человеческая натура паскудная. Ну что, кто сдает?
Вот так Джон Стейк нашел Иеронимуса, а серый Иеронимус нашел сытный камбуз и теплый гамак, в котором спал вместе с коком.
Потом случалось всякое. Глаз Иеронимус потерял при абордаже испанского золотого конвоя, когда кругом рушились мачты, сшибаемые ядрами, с визгом летали книппели, а крови на палубах было столько, что сапоги у всех, кто дрался в тот день, промокли и покоробились. Зато и золота потом оказалось так много, что перегруженный «Эскалоп» едва не отдал концы на дне моря.
А потом Джон Стейк вернулся в Англию. Не всем так повезло, джентльмены, далеко не всем. Вот уже и конец истории.
Но постой, спросите вы, а что же было в сундучке капитана Стейка?
Самые нетерпеливые из слушателей тут же хлопнут в ладоши и закричат: «Конечно, золото, что же еще!» Да только какой же глупец, пусть даже это и бывший корсар, получивший от короля прощение грехов и бумагу по всей форме, сойдет на берег в Плимуте, всем и каждому показывая сундук, полный золота? Такие дураки и на Тортуге-то живут недолго, а уж в Плимуте или Бристоле…
Итак, Джон Стейк пришел в таверну, которая потом будет носить гордое имя «Эскалоп», поссорился и помирился с Молли, скинул свой коут и присел на скамью.
А потом открыл сундучок. В замке лязгнул ключ, хорошо смазанный механизм мягко освободил крышку. Потайная кнопка, заблаговременно нажатая владельцем сундука, не дала выстрелить скрытому внутри колесцовому пистолету, готовому разнести голову любому, кто проявит неуместное любопытство.
Джон Стейк склонился над содержимым сундука.
И громко чихнул.
Спустя мгновение к нему присоединился Иеронимус, звонко чихнувший несколько раз и принявшийся тереть нос лапками.
– Что тут у вас? – Молли подошла с подносом, на котором стояла миска, от которой шел вкусный пар. – Ой-й… чхи!
Она едва успела брякнуть поднос на стол, и чихнула еще раз.
– Да что там у тебя такое, Джон?
– Говорил я, нужно было в тройную парусину завернуть, – досадливо хмыкнул Джон Стейк. Он аккуратно достал из сундука несколько увесистых мешков и пакетов, и бережно разложил на столе.
– Это то, о чем я думаю? – Молли улыбнулась радостно.
– А, ты тоже привыкла? – ухмыльнулся капитан, он же кок.
Он любовно погладил мешки загрубевшей от рукояти катласса ладонью.
– Лучший, черт его побери, кайенский перец! Лучшие специи Нового Света, даже те, которые испанцы днем с огнем не могут достать. Что золото, Молли? Есть у меня, у нас с тобой и золотишко, но это…
Капитан Стейк выпрямился во весь свой высокий рост и гордо оглядел таверну.
– С этими приправами я такое приготовлю – все трактирщики Плимута сдохнут от зависти! А уж если жарить мясо…
Молли обняла его и крепко прижалась сзади к широкой спине.
У Иеронимуса насчет мяса и специй было свое мнение, в корне отличавшееся от капитанского. Но он промолчал.
В конце концов, ему было не на что жаловаться.
Там, за дальними холмами
Зима в Дальнередькинск всегда приходила неожиданно. До обеда ее еще нет, а после обеда выйди на крыльцо – и на тебе! – уже засыпало снегом дальние крыши микрорайона «Солнечный», сползающего с восточных холмов по направлению к городскому озеру. Хотя это скопление частных домов только недавно, указом мэрии было переименовано в микрорайон с красивым названием, а местные-то, как раньше, называли его «Бугры».