Он мысленно разговаривал с Кейт, говорил то, что не решался сказать раньше. В последние месяцы, когда Кейт умирала, атмосфера в доме была мрачной, как серая фланель, тихой и какой-то душной. Джонни знал, что Марджи позволяет Кейт говорить обо всем, что ее страшит – о том, что она оставит детей, зная, как они будут горевать, о своей боли, – но Джонни не мог этого слушать, даже в последний день.
«Я готова, Джонни, – сказала она тихим, как взмах пера, голосом. – И хочу, чтобы ты тоже был готов».
«Я не могу», – ответил он. А должен был: «Я всегда буду тебя любить». Нужно было взять ее за руку и сказать, что все у них будет в порядке.
– Прости, Кейт, – произнес Джонни. Слишком поздно. Ему отчаянно хотелось увидеть знак, что она его слышит. Ветер, треплющий волосы, или упавший на колени цветок. Что-нибудь. Но ничего не происходило. Слышался только неумолчный шелест волн, катящихся по песку.
Остров помог мальчикам, думал Джонни. От рассвета до заката они не знали ни минуты покоя: бегали наперегонки по двору, учились кататься на пенных гребнях волн, закапывали друг друга в песок. Лукас часто говорил о Кейт, почти каждый день упоминая о ней в их разговорах. У него выходило так, будто мама пошла в магазин и скоро вернется. Поначалу его слова расстраивали их всех, но со временем – это было похоже на неутомимый накат волн – Лукас вернул Кейт в их круг, сделал так, что она незримо присутствовала с ними, невольно показал им, как нужно помнить ее. Фраза «Маме бы это понравилось» превратилась в привычный рефрен, помогая пережить потерю.
Хотя, конечно, не совсем. Проведя на Кауаи неделю, Джонни по-прежнему не знал, как помочь Маре. Казалось, от дочери осталась лишь внешняя оболочка – красивая, изящная, ухоженная, но с пустыми глазами и автоматическими движениями. Пока Джонни с мальчиками плескались в волнах прибоя, она сидела на берегу, слушая музыку и набирая текст на телефоне, словно эта связь была ее единственным спасением. Мара делала все, о чем ее просили, и не только, но превратилась в тень самой себя. Она была здесь и не здесь. При упоминании о Кейт Мара неизменно произносила: «Она умерла» – и уходила. Она всегда уходила. Эти каникулы ей были не нужны, и она не упускала случая напомнить об этом. И ни разу не вошла в воду, даже ног не намочила.
Вот и сейчас Джонни стоял по пояс в голубой воде, помогая мальчикам поймать волну на своих маленьких пенопластовых досках, а Мара сидела в шезлонге, отвернувшись от них.
К ней подошла группа молодых людей.
– Не задерживайтесь, парни, – пробормотал Джонни себе под нос.
– Что, папа? – крикнул Уильям. – Толкай меня!
Джонни толкнул Уильяма навстречу набегающей волне.
– Работай ногами! – крикнул он, не глядя на сына.
На берегу молодые люди сгрудились вокруг его дочери, как пчелы вокруг цветка.
Парни были старше Мары, вероятно, студенты. Джонни уже собрался выйти из воды, пересечь полоску горячего песка и схватить одного из них за длинные волосы, как они отошли от девушки и двинулись дальше по пляжу.
– Только попробуйте вернуться, – прошептал он, шагая по двухфутовой пене прибоя к пляжу. – Что хотели эти парни с задворок? – самым непринужденным тоном спросил он дочь.
Мара не ответила.
– Они старше тебя, Мара.
Наконец дочь посмотрела на него. Солнцезащитные очки скрывали ее глаза.
– Я не занималась с ними сексом, папа. Мы просто разговаривали.
– О чем?
– Ни о чем.
С этими словами она встала и пошла к дому. Раздвижная дверь с громким стуком захлопнулась за ней. Всю неделю их разговоры ограничивались максимум тремя предложениями. Ее злость была словно тефлоновая оболочка. Иногда Джонни видел сквозь нее проблески боли, растерянности и горя, но это длилось лишь мгновение.