Может, поэтому мы провели весь этот день втроем в заброшенном ущелье. И, может, поэтому мы утопили лодку внизу, очень хорошо зная, что уже никогда больше ее не увидим. И, вероятно, поэтому все они – и Кэти, и Мэтт, и мисс Элла – так были мне необходимы: наверное, я нуждался в их защите, борясь против демона, власти которого не мог избежать. Но вот наш общий день кончился, а демон остался со мной.
Я поглядел вниз и снова увидел алюминиевую лодку, тихо покоящуюся в ущелье на глубине двадцати метров. И кивнул на прощанье. Эта лодка была памятью о последнем дне лета. Я прыгнул в воду и поплыл, потом нырнул и, схватившись за уключины, коснулся дна и прислушался к стоящей здесь тишине, чувствуя всем существом покой и тишину подземелья. Из глубины ущелья я видел звезды на небе и, оттолкнувшись ногами, отпустил уключины и всплыл на поверхность. Я получил, что хотел. Этот день был мой, лучший день моей жизни.
С этого дня мы с Кэти полюбили друг друга – невинной детской любовью. Четыре года мы обменивались записками, телефонными звонками, держались за руки, если никто не видел, и ощущали, как мы растем, преодолевая на этом пути неудобства и надежды, приносимые отрочеством, которого она достигла первой.
Пока я на заднем дворе постигал науку игры в бейсбол, Кэти усердно полировала пальцами клавиши. Каждый раз, когда она у нас бывала, мисс Элла брала ее за руку и вела в зал со словами:
– Кэти, милочка, это пианино так хорошо поет, когда ты трогаешь его своими пальчиками, поиграй, пожалуйста. – и Кэти иногда играла на пианино по целому часу, и на лице мисс Эллы появлялось знакомое мне выражение: «все в нашем мире прекрасно». А пальцы Кэти порхали по клавишам из слоновой кости, и волны счастья заливали Уэверли Холл, словно кто-то там, на небе, оставил открытым кран.
За неделю до первого вечера танцев в моей школе в Атланте открылся коммерческий рынок недвижимости, и отец Кэти переехал со всей семьей в пригород, называющийся Винингс, и купил дом на вершине холма, где некогда стоял генерал Шерман и смотрел, как Атланта пылает в огне. Когда их автобус выехал из города вслед за грузовиком с вещами, я стоял у ворот, через которые они должны были проехать на шоссе, и махал рукой. Все это напоминало похоронную процессию, увозившую мое сердце. Кэти смотрела в окошко, стараясь разглядеть меня, потом тоже махнула рукой, попыталась улыбнуться и послала воздушный поцелуй, но я так его и не поймал. Я прислонился лицом к решетке ворот и смотрел, как автобус исчезает вдали, и сердце мое придавил тяжелый камень одиночества, но я все махал и махал, а когда они совсем скрылись из виду, направился к ущелью и плакал там, пока мисс Элла не отыскала меня, свернувшегося в калачик у кабелей. Она села рядом, положила мою голову себе на колени и все гладила мои вихры, откидывая их со лба, пока я не перестал дрожать. Она не проронила ни слова. Да и не надо было никаких слов. А потом я взглянул на нее и увидел, что она тоже плачет.
Через неделю я узнал всю правду.
Рекс затворился у себя в кабинете, завершая сделку с одним из только что обретенных коммерческих друзей. Я лежал на полу, прижав ухо к вентиляционной решетке, и подслушивал: рабочий кабинет Рекса располагался прямо под моей комнатой. Мне было не так важно, чтó он говорил, а кáк. Вот это «как» было способом узнать – уйдет Рекс из своего кабинета просто скверным человеком или негодяем. Со скверной стороной его личности мы как-то справлялись, но та, что была совсем негодной, обычно ранила глубже. Подслушать означало возможность узнать о его предстоящих действиях. Если он употреблял больше нецензурной ругани, чем обычно, или давал обещания, которые не собирался держать, тогда я, соскользнув вниз с помощью перил, находил способ увести мисс Эллу из дома до тех пор, пока он или не остынет, или не уснет, что было желательнее.
Прижав ухо к решетке, я услышал, как посетитель сказал:
– До меня дошло, что ты нанял местного агента по делам с недвижимостью на должность управляющего в Атланте.