Мэри покинула Рекса сразу же после визита к нему государственной налоговой службы, проверившей все его счета и объявившей его банкротом. Рекс тут же воспрял духом, но только лишь на день: он ничего не пил и «откопал» несколько своих заокеанских кубышек, о которых налоговая служба не знала. Вот почему ему удалось сохранить свой небоскреб в Атланте и Уэверли Холл. Возможно, последний был единственным полезным его приобретением. Завещал он это свое постоянно совершенствуемое имение людям, которые меньше всего стремились к этому, – мне и Мэтту. Я до недавнего времени даже и не подозревал о завещании, но мы уже в детстве владели территорией, которую могли видеть из окон на две мили вокруг. Хорошо, что Рекс никогда не говорил нам о завещании, иначе мы бы выставили его из поместья в два счета.
Еще со времен своей цирковой юности Рекс выстраивал все свои действия таким образом, что в результате стал человеком, которым желал быть. Когда я подрос и начал кое в чем разбираться, мисс Элла объяснила мне, что секрет его жизнедеятельности очень прост: вся она «вытекает из питья». Как большинство учеников дьявола, он попал в собственноручно расставленную ловушку. Сейчас Рексу Мэйсону восемьдесят один и у него болезнь Альцгеймера в последней стадии. Он не может сосчитать до десяти, удержать слюну во рту, и она медленно капает с его дрожащей нижней губы. Целые дни он проводит в заскорузлых от экскрементов памперсах в одном из приютов для стариков, неподалеку от Уэверли.
Не скрою, иногда это зрелище доставляет мне удовлетворение.
Мэтт скользил в каноэ все дальше, подгребая веслом, наслаждаясь заново обретенной свободой и в то же время изо всех сил стараясь утихомирить яростный хор голосов. Он знал, что Гибби пошлет вдогонку катер, так что внимательно вглядывался в пространство, надеясь найти выход из водного лабиринта. Вот чистая вода перекатывается через ствол поваленного дерева, образуя крошечный водопад в начале небольшой протоки. В самом ручье вода черная, и это заставляет задуматься: а откуда взялась тут чистая? Мэтт направил каноэ вверх по течению, перевалил через ствол и поплыл по притоку с чистой водой. Он становится все ýже, в нем теперь меньше шести футов, вот он обтекает огромный кипарис. Мэтт отталкивает ветви, мешающие плыть, даже ложится на дно каноэ, чтобы они не задевали его, и с трудом, но все-таки проплывает трудное место. Вот он озирается: а где же приток? И ничего не видит. Он в водном мешке, плыть некуда. Очевидно, здесь источник, вернее, исток, начало всему. Так или иначе, но он нашел конец – или начало? – притока и теперь медленно кружится в каноэ, а потом причаливает к берегу. Потом он ставит на сиденье перед собой шахматную доску. Вот он открывает сумку с единственным куском мыла, опускает руки в воду и снова, и снова их намыливает, пока на воде не скапливается густая пена. Вытерев руки досуха, он начинает шахматную партию одновременно с восемью игроками. А вдалеке уже гудят сирены, тарахтит мотор, но нет, найти его, Мэтта, теперь никому не удастся, потому что лишь одному человеку может прийти в голову заглянуть именно сюда.
Через несколько часов зелено-оранжевая ящерица взобралась на каноэ, уселась на носу, и Мэтт внимательно наблюдает за тем, как раздувается, а потом опадает ее горло, которое кажется розовым в лунном сиянии.
Устроившись на куче грязи рядом с водой, Мэтт наблюдает, как целый час ящерица, дергая головой, старается привлечь внимание какого-нибудь поклонника или хотя бы произвести на него впечатление, но все без малейшего успеха. Поклонник так и не появляется на горизонте, и ящерица бросается с каноэ в кристально чистую воду и плывет прочь, работая хвостом, словно винтом. Добравшись до отмели на другой стороне, она взбирается на свисающую почти до воды лозу дикого винограда и потом исчезает на дереве, которое обвивает лоза.
Грязь, налипшая на тело Мэтта, служит двойной цели: она защищает его от москитов и от ночного холода.