Вот и Тише запало путешественником стать. Чуть не кажную ночь снились ему страны дальние неведомые, где, по словам Фёдора, красота неописуемая и вкусности всякие вот так просто запросто на деревьях растут. И грезились завсегда ему поля необъятные, сочным овсом засеянные, да берёзы, у которых на ветках чёрных горбушек с солью крупной полным-полно! Больших красот и чудес Мерин Тиша и представить себе не мог.
К походу кругосветному наш Мерин долго готовился. Не в том уж возрасте, когда срываются, словно шлея под хвост попала. Надобно делать всё солидно и степенно. Сперва дождался начала лета, когда травы стало вдоволь. Потом за погодой внимательно проследил. Судя по птицам, звёздам и дыму из трубы – неделя должна была быть хорошая. В той погоде, что по радиву говорят, Тиша шибко сумлевался. Врут всё. Скажут – тепло, а на деле – заморозок. Скажут – ясно, а дождь мелкий так на весь день и зарядит, спасу нет. Специально, что ль, они там, в радиве, народу мозги пудрят? Иль чудят по недомыслию? Потому Тиша погоду только по-своему и определял.
Подковы он ещё загодя проверил. Хорошие подковы, почти новые. С такими не то, что в кругосветный поход – аж в самый Райцентр идти можно. И вот, однажды по утру, как туман спал, Тиша отправился путешествовать.
Вышел тихонечко за околицу, да и побрёл на солнышко. Оно, Тиша точно знал, кругом ходит. Так что ежели идти за ним следом – как раз кругосветный поход и получится. Вот и брёл за солнышком цельный день. Особо не торопился, конечно. Куда спешить-то, не жеребенок, чай, малой. Иной раз остановится, передохнёт, травки там пощиплет, иль водицы из ручейка какого хлебнёт. И опять – в путь. А на душе – радостно: вот оно какое – путешествие! Мерин Тиша, чувствуя необычайный подъём в душе и легкость необыкновенную, напевал себе тихонечко, косясь на дорогу позади себя: «…яблоки на снегу…, яблоки на снегу…». Хотя никаких фруктов на дороге, конечно же, не валялось, да и вообще был июль.
К вечеру, когда солнышко на закат уже пошло, почувствовал Тиша, что умаялся сильно. Только было решил привал до утра сделать, да увидел ферму знакомую. Пригляделся подслеповато – а ведь и точно, наша это ферма, и куст боярки колючей – тоже наш. Это, значит, он в свою же деревню, только с обратного конца и пришёл. Всё, закончен кругосветный поход. Сбылась Тишина мечта. Вот только особенных чудес и красот долгожданных Мерин что-то по пути не увидел. Ну, травка – так она и в странах дальних травкой оказалась. Также зелена и вкуса самого что ни есть обныкновенного. Березы – и в иных краях листочками на ветру подрагивают, ржаных горбушек не родят.
«– Это Фёдор, наверное, радиву наслушался, – подумал Тиша. – И здесь соврали. То-то уж он расстроится!»
– Гулёна вернулся! – мурлыкнул с забора Кот Черныш. – Вот, ужо, попадёт тебе – весь день искали, с ног сбились!
– Попадёт, конечно, – подумал Тиша. – А и за дело. Зато теперь я настоящий путешественник, мир повидал. Только Фёдора жалко. Нет, не скажу я ему ничего, пусть и дальше в чудеса верит».
Тут и сказочке конец.
* * *
– О, погляди-ка: при клубе здесь ещё и библиотека имеется. Зайдём, посмотрим, что здешнее население листает?
– Ну вот, только заметил, а я ещё вчера на танцах с Танькой-библиотекарьшей познакомился. Так что волей-неволей зайти придётся. Да, опять же, возьмём чего-нибудь почитать, чтобы мозги не заплесневели…
– … опять детективы? И не надоест же тебе! А я – смотри, что нашёл! Знакомая фамилия?
– Опаньки! Так он ещё и за мемуары взялся? Да уж… Уж его-то я точно почитаю. Танюша, запиши в формуляр…
СКАЗКА ПРО БЕЛОГО КРЫСА-ПРОСВЕТИТЕЛЯ
У Дочки Хозяйской, Катьки, Белый Крыс в любимчиках числился. Как Крысёнком малым неразумным из зоомагазина принесли, так и прижился. Сам Хозяин Крыса привечал, хотя накоротке и не знался, за баловство ненужное считал. Однако не обижал, а, бывало, под настроение и обрезки колбасные ссужал от щедрот. Неплохо Крыс поживал, неча судьбу гневить. В блюдечке именном вода всегда свежая; бывало, и молочка плеснут… Это самое блюдечко Катька ему лично выбирала – с золотой каёмкой и цветочками. Мещанство, конечно, но всё равно приятно за такое обхождение. А уж кормёжка – любая, знай, лопай от пуза. Крыс даже брюшко знатное наел. Катька его штукам-фокусам разным обучила – на лапках задних стоять, да кувыркаться потешно. Хоть в балаган-шапито артистом иди.
Своею шкуркой белой Крыс горд был. И не мудрено возгордиться. Надо сказать, что помимо фокусных штучек-дрючек, для себя самого незаметно, а ведь осилил грызун чтение. Сильно уж сие поначалу не афишировал, но мало-помалу пристрастился. У Киплинга, писателя Аглицкого, вычитал про «бремя белого человека». Особенно про «белого» ему понравилось. «Человека» посчитал не существенным и мимо пропустил. Сто раз на дню умывался да прихорашивался, чистоту блюдя. Богема! Не то, что прочий серый Крысиный народ. Даже Кот Черныш, который хоть мышами и брезговал, однако гонять их зазорным не считал, Белого Крыса особо не притеснял. Так, поддаст иной раз лапой, чтоб под ногами не путался, пока Хозяйская Катька не видит. А при Катьке – ни-ни, будто и нет Белого Крыса вовсе.
Истинно мудрецом сказано: «Имеющий рубль не будет пить пустой чай. Имеющий десятку – потребует шашлыка на ребрышке. А уж имеющему тысячу – подавай культуру и печатное слово!» Прав был Лао-Цзы, ой, как прав. Начал Белый Крыс о смысле жизни задумываться, философией увлёкся, классиков почитывать стал. Покуда Хозяева спят, все газеты, что старые, двухгодичной давности, что новые, за позапрошлую неделю, пролистает. Вот неймется ему, и всё тут!
От жизни сытой да сладкой, от заботы Катиной он и хлопот никаких не знал, но совестно стало Крысу перед серыми собратьями своими. А то, ну сами посудите, иные в подполе прозябают, корку сухую за праздник великий почитая. На свет белый носа высунуть боятся. С голодухи дрянь всякую грызут, воровством промышлять судьбиной горькой заставлены. А их за это ещё и мышьяком травят. А у Хозяина – как же, своруешь чего! Всё под запорами надёжными и Котяра Черныш бдит.
Мочно ли самому-то при нищете оной да полном бесправии столь вольготно жити? Вместно ли…?
Мысли всякие стали в голову приходить. О судьбах народа страждущего, о нищете повальной, да темноте беспросветной.
Решил Белый Крыс в этот самый народа культуру и просвещение несть. Ибо только через них и спасение будет. И общее возрождение. А то подумать – Сократ да Декарт об том мыслили, да и Герцена с Добролюбовым вспомнить? Глыбы, умы! Чернышевский – колокол… Мало ли можно перечислять великих, идеей сей озаботившихся, но страшно далеки были они от народа. И, дабы не повторить их ошибок, отправился Белый Крыс в темноту подполий. Босым, как Лев Николаич, да по земле-матушке – прямым ходом в народ. Школы для детей крысянских открывать, грамоту им, неразумным, растолковывать. Учить. Дабы могли зло от добра отличать, а зёрна – от плевел…
– А там, глядишь, и на простолюдинке оженюсь, сам детишек заведу, – мечтал Белый. – Припаду к истокам! Воссоединюсь с корнями! Не пропадёт мой скорбный труд…
Прекраснодушен да возвышен, умствований высоких полон, смело пошёл в неизвестность, словно Данко, сердцем горящим мглу озаряя. А верно верно рассказывали, что темно и душно в сих скорбных обителях, и как только живут? Не живут, а выживают. Пыль да грязь, да бескультурье страшное. Каждый сам по себе и сам за себя, а кому другому – так и глотку готов перегрызть за малую малость. Случается, Крысюки Крысят походя давят. Крысихи – так те разве что не в общем пользовании, разврат и ужас кромешный. Бандит на бандите и бандитом погоняет.
Тяжела жизнь в подполье. Но и собратьев заблудших жалко.
Обидно Белому, что народ Крысиный «люмпеном» обзывают. Но ведь каждый, каждый из них рожден маленьким розовым Крысенком. Чистым и невинным. И всякий сущий – неповторим, уникален. Любой из них – мир огромный, Вселенная целая. В душе своей бел и пушист, а что становятся злы да серы, так то – не они виноваты. Нельзя жить в обществе и быть свободным от его законов. Значит, менять эти законы надо, да новые отношения меж свободными личностями выстраивать. То-то и будет «благорастворение в воздусях» и «благоволение в человецах».