– Мама, – трогают меня Грете и Уле, – смотри, детёныши!
– Пойдёмте отсюда! – я вскакиваю, точно ужаленная. – Прочь из этого места! Никогда, слышите, никогда мы не вернёмся сюда!
– Почему, Кэри? – тётушка Анне с опаской глядит на меня; нет, я не рехнулась.
– Животные должны быть на свободе!
Взяв за руки Уле и Грете, увожу их. Они ещё маленькие и не понимают. Им кажется, что я отказываю им в развлечении, но я неумолима.
«Запомните, дети, – беззвучно шепчу я, глотая слёзы. – Право на свободу имеют все. Нельзя отнять её у живого существа».
***
Теперь я помню. И с грустной улыбкой киваю троллям, которые окружили меня туманной стайкой.
– Хюль…
– Нет, – отвечаю я им. – Я рождена в неволе. Далеко-далеко отсюда. Там нет гор.
– Ты не изменилась, – шелестят они.
– Хвоста у меня нет… – задумчиво возражаю я. – Но я всё помню.
– Ты останешься! Мы не отпустим тебя.
– Это будет та же клеть, только горная… Свободу нельзя отнять.
Неразрешимая дилемма. Кроме бессловесной паузы, добавить нечего. Не спорят, но и не соглашаются.
Выхожу из дома. Вдали очертания гор с редкими огоньками. Дремлют, но я знаю, что один из гигантов, приоткрыв сонный глаз, наблюдает за мной. Воздух наполнен тайнами. Я чувствую неукротимость – она просыпается внутри и распускается счастьем, как куст норвежской розы.
Беру телефон, пишу смс.
«Приезжай».
«Ок».
_______
*Хюльдра – сказочный дух в образе светловолосой девушки с коровьим хвостом.
(24.07.2017)
Рынок свежих идей
Здесь тесно и шумно, словно в балагане. Такой агорафоб, как я, должен остерегаться толпы, но любопытство вновь хватает меня за нос и тянет в самую гущу. Пока чьи-то локти сердито пихают друг друга, я, прикинувшись невидимкой, легко достигаю цели.
Три прилавка, два грузовика, очкарик в синем халате и бородач в поношенном сюртуке – всё, как и всегда.
Бородач сегодня выглядит довольным. Гордо поблескивая глазами – я стою от него буквально в паре метров и вижу его расширенные зрачки – держит на руках склизкую субстанцию и с наслаждением наглаживает ее по… чему-то. То ли по холке, то ли по заднице: анатомических подробностей не разобрать даже вблизи.
– Что это? – не поворачиваясь, спрашиваю вполголоса у соседа.
Мы знакомы. Он здесь каждое утро, как и я, и тоже притворяется невидимкой.
Я помню его имя и узнаю в профиль – в толпе этого достаточно, чтоб стать друзьями.
– Новый продукт. Открытие века, – хихикает он в ответ.
Бородач слышит смех, и с негодованием смотрит сквозь нас, пытаясь определить его источник. Он досадливо морщится, укоризненно качает головой и тут же вскидывает над собой руки, поднимая субстанцию вверх. Лицо бородача медленно озаряется самодовольной улыбкой штангиста-триумфатора.
Толпа рефлекторно аплодирует.
Субстанция нервно вздрагивает и роняет комок слизи на сюртук своего хозяина.
Рынок свежих идей. Так называется это место. А я – абсолютно безыдейная личность, наделенная фасеточным зрением; так сказал бы любой, имей я наглость заявить вслух о своей позиции.
К счастью, я социофоб, и это определяет многое, в том числе радиус личного доверия.
Сейчас в этом радиусе лишь сосед с его неизменным профилем.
– Так что, быть может, это твой шанс выиграть пари? – смеюсь я снова, а приятель нарочито жалобно морщит лоб, и многозначительно молчит свое любимое: «Я вас умоля-я-ю…».
Идея, выставленная на публичное обозрение, начинает таять: субстанция теряет форму, обмякнув в руках демонстратора. Он резко встряхивает её, но она никак не реагирует – лишь капли зеленоватой жижи тягуче падают наземь.
– По-моему, она сдохла, – шепчет сосед.
Это замечают и остальные.
Зрители вполголоса переговариваются между собой, в то время как бородач теребит субстанцию, напрасно пытаясь её оживить.
Наконец, зевака, из тех, что побойчей, выкрикивает из толпы:
– Ерунда полнейшая! Что вы нам пытаетесь всучить? Разве не видите сами, что она не дышит?
– С ней всё в порядке, – возражает хозяин идеи. – Просто здесь условия не те. Кислорода много. В лабораторных она вела себя идеально.
– В вашей синтетической реальности она, может, и работала, но здесь, в социуме, приказала долго жить! – не унимается насмешливый голос.
Мне становится до жути любопытно. Обернувшись, я сканирую взглядом толпу, и обнаруживаю в нескольких метрах от себя мужчину в чёрном капюшоне, который полностью скрывает лицо.
Жаль, не прозрачный, так его могли бы видеть хотя бы свои… А тут неясно, то ли тролль, то ли новенький.
Бородач вдруг находит удачный контраргумент. Он делает шаг навстречу зевакам и властно объявляет:
– С ней всё в порядке. Идея работает. Она жива и чувствует себя прекрасно. Если вы этого не понимаете, проблема в вас – вы просто не способны воспринять её.
– Что?! – не верит своим ушам сосед и толкает меня в бок кулаком.
Я подмигиваю: «Смотри, что будет дальше».
– Слепцы! – восклицает хозяин субстанции и с негодованием замахивается ей – так, словно хочет швырнуть в нас бесформенную массу.
Я инстинктивно отшатываюсь, чтобы меня не забрызгало слизью.
Но бородач не разжимает пальцев. Качнувшись кулём, идея возвращается к хозяину и легонько бьёт его по пузу, оставляя на сюртуке влажное пятно.
Этот жест, как ни странно, вызывает у зрителей доверие.
– Да нормальная идея, – негромко произносит кто-то, – я видел подобное на западном рынке. Она на самом деле работает только в пассивном состоянии.
– Всё правильно, – тут же соглашаются остальные, – так и должно быть.
– Вы тут с ума посходили все? – мужчина в капюшоне озирается по сторонам; его голос, вмиг утративший уверенность, звучит всё тише и тише. – Вы что, не видите, что идея мертва?
– Это вы, любезнейший, мертвы – интеллектуально и духовно! – припечатывает эффектным словом свою победу под аплодисменты зевак бородач.
***
Тем не менее, инцидент не исчерпывает цели сегодняшнего визита. Вытянув шею, я изучаю то, что представлено на витринах – рынок не ограничивается субстанцией в руках бородача.
Пока тот вполне уже миролюбиво басит, его слабовидящий коллега в синем халате прогуливается вдоль своего прилавка, поправляя уложенный рядками товар.
– Как думаешь, есть здесь что-нибудь достойное? – вопрошает где-то позади меня звонкий молодой баритон.
– Не знаю. Как тебе крайняя в третьем ряду? – ему отвечает, судя по интонациям, такой же юный товарищ.
– Выглядит аппетитно. Возьмём?
На мгновение их тела закрывают мне обзор; шагнув вперед, парни зависают у прилавка, разглядывая понравившуюся идею.
– Какая-то она твердокаменная… – разочарованно говорит тот, что постарше. – Такой только гвозди заколачивать…
– Да вы что! – тут же подскакивает очкарик-продавец. – Она прекрасна! Каждый завиток, каждый штрих, каждый узор на своем месте. Это идеальная композиция. В ней нет изъяна.
– Да, изъяна нет, – соглашается второй парень. – Но и толку в ней тоже нет. Что с ней делать?
– Поставишь на полку мировоззрения, и она украсит твой дом.
– У меня там и без того столько понапихано… Того и гляди, полка рухнет.
«Рухнет, и хорошо… – беззвучно встреваю я в разговор. – Выкинешь хлам, и создашь новую… Своими руками. Может, тогда и на рынок таскаться прекратишь».
Мои мысли теряются в громком вопле, который издает какой-то рассерженный мужик, выпрыгнувший, как чёрт из табакерки, из толпы.
Он тычет пальцем в горстку камней неясного назначения и возмущённо кричит очкарику в синем халате:
– Как вы посмели украсть мою идею! Это плагиат! Я буду жаловаться! Я придумал её две недели назад, а вы уже продаёте! Я требую свои деньги в стопроцентном размере! – и спустя мгновение уже спокойнее предлагает: – Или хотя бы половину.
– Она лежит тут с месяц… – машет рукой продавец. – Никто не берет. Не смешите меня, ей богу.
– Я требую своей доли! – игнорируя здравый смысл, настаивает на своём мужик.
– Сначала попробуйте её продать, и, так и быть, я заплачу вам агентские комиссионные.