Мать Ниссы, жалкого вида женщина, всегда казалась слишком довольной, а Акбар Хан низко кланялся и благодарил добрую леди-сахиб за ее интерес к его недостойной внучке, но выразил сожаление, что девочка оказалась недостаточно сильной для работы. Нисса не заходила в дом, но Винтер часто разговаривала с ней в саду, и они махали друг другу руками, когда Винтер проезжала мимо баньяна во время своих ежедневных верховых прогулок.
Ощущение своего несчастья за последние недели у нее несколько притупилось, и постоянно ноющая боль сменила саднящую рану в сердце. Вокруг была Индия, и только это совпало в ее мечтах с ожиданием. Она выезжала каждый вечер и рано утром, перед восходом солнца, проносясь галопом по равнине, вдоль берегов дальней реки, или скакала по мокрым от росы полям, слыша крик павлинов или перекличку стай диких гусей, летевших в небе в сторону Хазрат-Багха и Пари.
Сияние солнца над бескрайними равнинами и широкой рекой; тихая красота вечеров, когда солнце садилось с невероятной быстротой, окрашивая реку и длинные серебристые песчаные берега, город и равнину, и каждое дерево в теплые нежные абрикосовые тона; опаловые сумерки и звездная ночь, раскрывающая свои объятья, словно павлиний хвост, зеленая, голубая и фиолетовая, отсвечивающая последними искорками солнечного света, — это никогда не исчезающее очарование нового дня утешало и поддерживало Винтер.
Необъятная земля, широкая река и огромное небо казались ей бесконечно прекрасными. Простор успокаивал ее. Она как бы ощущала мировые пространства — тянущиеся до самых пустынь Биканера равнины, голубые воды Кейп-Коморин, джунгли и долины Непала; белые хребты Гималаев, где отдаленные тропинки вели в неизведанную страну Тибет, в Персию и на Памир, к огромным степям и озерам Центральной Азии — Кара-Корум, Гиндукуш, Тянь-Шань и Туркестан; Балхаш и Байкал; к снежным просторам Сибири и желтым пескам Китая. Здесь не давило на нее ощущение замкнутости пространства, которое она иногда испытывала за высокими стенами в Уэйре. Реки в милю шириной и огромные горные вершины казались меньшими барьерами, чем аккуратные изгороди Англии и форелевый ручей, отделяющий конюшни от парка.
И восточный фатализм также привлекал ее, а грязь, болезни и жестокость, являясь контрастом к природе, ни в коей мере не умаляли ее любви к этой земле. Город был уродлив, зловонен и полон картин, невероятных для европейского взгляда, и от глаз Винтер это тоже не ускользало. Но она любила город и в другом его проявлении. Разноцветный базар с горами фруктов, овощей и зерна. Сильный запах горчичного масла и масалы, мускуса, специй и гхи. Гончарные и серебряные лавки. Лотки, с которых торговали стеклянными браслетами, такими тонкими и легкими, словно шелк, и хрупкими, словно сухой лист, сверкающими, переливающимися разноцветным огнем — красным, синим, золотым и ярко-зеленым. Магазинчики, где продавали шелк, с тюками, громоздившимися горами в тени. Шевелящуюся, толкающуюся толпу и огромных ленивых священных быков браминов, слоняющихся по узким улочкам и снимающих пробу прямо из корзин торговцев овощами.
Белых женщин нечасто можно было увидеть в городе, и только в тех редких случаях, когда они все же там появлялись в экипажах и в сопровождении белых мужчин. Но Винтер ездила с одним лишь Юзафом, сайсом, и поначалу толпа начинала хихикать, показывать пальцем и идти следом за ней, пялясь на нее и перешептываясь. Но она наведывалась в город так часто, что они просто привыкли к ней, а то, что она говорила на их языке с легкостью, редкой для сахиб-лог, способствовало установлению контактов. У нее появилось в городе много друзей и знакомых. Ее неожиданные приятели и странные знакомые наверняка ужаснули бы и вызвали бы неприятие у ее мужа, узнай он об этом. Но Конвей мало интересовался делами своей жены, не знал, да и не волновался о том, куда она ездила.
Алекс знал, и хотя поначалу его тревожило, что Винтер ездит так свободно и так далеко в глубь страны и в город, он решил, что ее чувство безопасности основано именно на таких знакомствах, и он снял скрытое наблюдение, поначалу установленное за ней.