Старания Паласара, однако, не привели к значительным успехам. Риск лишиться посмертной награды не тронул мздоимца и крохобора. Погонщики отлично знали, зачем и в какие ущелья собираются два хорошо одетых сейида: прокаженных иногда навещали родственники. Некоторые из родни были достаточно состоятельны, чтобы позволить себе поездку верхом, и для погонщиков, как это обычно и бывает, мало что из городских дел являлось тайной.
После соблюдения церемонии торга товарищи с погонщиком на двух верблюдах тронулись в путь. Паласар ехал на первом верблюде вместе с погонщиком, за которым по обоюдному согласию товарищи решили приглядывать в оба, а Мельхиор, как человек более знатный, вольготно разместился на потертой попоне второго зверя.
Скоро прискакали к ущельям. Погонщику не хотелось провести весь день на солнцепеке, поэтому он гнал своих подопечных скорой рысью, не заботясь о том, найдут ли они в ущельях воду. Невосприимчивость верблюдов к жажде была одним из немногих достоинств этих неприятно пахнущих животных. Увы, горные способности этих животных не так хороши, как у ослов и мулов, а где-то уступают и лошадям, поэтому у начала ущелья Мельхиору пришлось спешиться. Оставив Паласара сторожить погонщика, сторожащего верблюдов, он направился в ущелье, где должны были жить прокаженные, пешком.
Волшебник вернулся на удивление быстро. Паласар успел выложить камушками на песке несколько созвездий. От карты звездного неба, которую он наметил, они составляли одну четвертую часть.
Мельхиор дал знак собираться. Погонщик поднял одного верблюда, но второй остался флегматично сидеть на песке.
– Ох уж мне эти вонючие верблюды со своим особым мнением по каждому поводу, – раздраженно вздохнул погонщик, привычно пиная корабль пустыни в брюхо. Последний, не менее погонщика привыкший к этим пинкам, даже не приоткрыл век. Тогда погонщик решил действовать жестче: он зачерпнул горсть песка, ударил верблюда ногой в голову и, когда тот недовольно открыл глаза, бросил ему горсть песка в морду. Верблюд с ревом подскочил, заметался, угрожая вырваться, но погонщик проявил сноровку и вместо того, чтобы тягаться с верблюдом в кто кого пересилит, сделал несколько прыгающих шагов в его сторону, чтобы не дать вырвать поводья. Чуть отпустив верблюда, он начал подтягивать повод обратно к себе, и дисциплина была восстановлена. – И так каждый раз, каждый проклятый раз эти пляски, словно джинн в него вселился. Но что меня утешает: когда-нибудь я сдеру с этого мешка навоза шкуру, мой шурин пошьет из нее отличные бурдюки, а мой брат продаст их у себя в лавке. – И погонщик с таким достоинством поднял указательный палец вверх, будто эти бурдюки из шкуры неубитого верблюда призваны были обеспечить ему безбедную старость.
На обратном пути подлости от погонщика можно было не опасаться, и спутники вдвоем заняли второго, обиженного верблюда.
– Скорое возвращение и печать равнодушия, что серым камнем лежит на лице почтенного мудреца с самого начала пути, сказали мне, что мы не продвинулись в нашем походе. Не обманули ли меня эти знаки? – вкрадчиво потревожил спутника Паласар.
– Ты прав: знаки! – вернулся к настоящему укачавшийся до полудремы Мельхиор. Волшебник и пешком был весь день задумчив, как философ, а на мягком горбе верблюда его чуть ли не сонная болезнь одолела.
– Знаки, знаки, знаки… – забормотал волшебник, собираясь словами и мыслями.
– Их оставили прокаженные? – подсказал Паласар.
– Нет, – махнул рукой Мельхиор, – они давно ушли. Я не читаю следов, но времени собраться у них было немного. Не ушли – сбежали, можно сказать.
– И куда они ушли или сбежали?
– В ущелье течет река, она снабжала их водой. Река начинается под землей и в землю же уходит. Думаю, она течет и под городом, и есть цепь пещер, по которым они прошли под стенами. Сейчас входы, какие и были, запечатаны.
– В пустыне встречаются реки, что текут без видимого начала и конца, лишь кратко показывая свои воды солнцу, – подтвердил Паласар. – А знаки?
– Темные, зловещие знаки. Редкие знаки. Они не в ходу среди людей. Знаки сулят погибель. Прочитавший их должен спасаться бегством, за меньшее – поостеречься. Здесь намечается связь. Те, кто оставили знаки и запечатали входы, не ждут гостей. Они заставили прокаженных покинуть поселение, и те, рискуя жизнью, ищут укрытия в городе. Связь с праздником, который объявил шах, я также подозреваю.
– Какая-то загадка. – Паласар любил загадки. Из них получались интересные истории. Главное, чтобы загадки не вели к риску для жизни, а такое случалось. – Только при чем тут праздник, я никак не соображу?
Мельхиор не ответил, потому что сам не мог сообразить.
– Говоря о знаках, я разузнал, что нашего верблюжатника зовут Матали, – с хитрецой сообщил Паласар и подмигнул волшебнику.
– Мне это что-то должно сказать, кроме того, что в мое отсутствие ты был расположен к беседе?
– Матали – возница Индры, – обиделся Паласар.
– И кто такой Индра? – насмешливо, словно похваляясь незнанием, спросил Мельхиор.
– Крупный бог в Индии, не важно. – Паласар уловил насмешку и вместо подготовленного отступления в тайны индуистского пантеона хмуро насупился.
– А… – протянул волшебник.
Дальше до города товарищи ехали молча. Мельхиору показалось, что он научился управлять словесными извержениями Паласара, но тот лишь взял передышку и, как перекрытая плотиной река, готовился прорваться в другом месте в неожиданное время.
– Вернемся к старому плану и зайдем в чайхану, – предложил Мельхиор, когда они спешились за городскими воротами и, расплатившись с погонщиком, стали свидетелями очередной торгашеской перепалки.
На этот раз какой-то заезжий купец с роскошным караваном крыл площадной бранью всех погонщиков и караванщиков разом. Его отборным верблюдам, видите ли, не давали хорошего места, да и за негодное место цену драли нещадную. На помощь купцу поспешили его многочисленные погонщики и управляющие, но местные воротилы верблюжьего дела им в упрямости ни капли не уступали. Все кругом ругались на чем свет стоит и получали от этого несказанное удовольствие.
– Поспешим, потому что ни говорить, ни думать, ни даже дышать в таком гаме определенно невозможно, – раздраженно подвел черту Мельхиор, единственный не получавший никакого удовольствия от творившегося вокруг замечательного представления.
– На базаре как на базаре, – вздохнул Паласар, бывший на этот раз не в силах облегчить страданий своего непривычного к восточной сутолоке товарища. Как ребенок, которого крестьяне тащат на работу в поле, озирается на любимый шалаш в раскидистой кроне дерева, так и Паласар то и дело поворачивал голову, надеясь хоть краем уха услышать, выбьет ли тот важный купец себе место или воротилы поставят на место самого купца.
В дорогой чайхане по соседству с базаром-у-дворца была прохлада, чинная обстановка и два вида чая: черный и красный. Видя богатые одежды гостей, половой намекнул на некий зеленый чай прямиком из Китая – исключительную, по его словам, диковинку. В этом году Китай был в моде: стоило намекнуть, что вещь сделана в Китае, и можно было драть с невежд три цены, но Паласар не дал себя обмануть и продать им эту непьющуюся бурду за баснословные деньги. Хватит того, что в канун праздника и обычные цены взвинтили без всякой оглядки на стыд и совесть.
Они взяли по чайнику черного и красного и расселись на коврах. Черный и красный на пробу тоже оказались одним чаем, только черный был крепче заварен; впрочем, изобилие сортов не всегда благо. Паласар вспомнил, как в Киренах всякое бессмысленное разнообразие Тед, его тогдашний спутник, презрительно именовал маркетингом. Более мерзкого для слуха слова Паласар не мог представить, а уж что за ним скрывалось, и вовсе предпочел тогда не расспрашивать.