– Этому услуги твоего господина больше не понадобятся, – ответил стражник, бывший за старшего. Паласар еще вчера заметил, что у Мельхиора была особая аура, присущая людям большой власти, отчего другие сразу, еще не видя его лица, еще не слыша его голоса, испытывали перед ним необъяснимый трепет. Даже суровые стражники предпочли не обращаться к Мельхиору напрямую, а взяли Паласара в посредники.
У Мельхиора защемило в груди, когда он услышал, как из-за него приходится лебезить перед стражей Паласару. Вместо того чтобы молча удалиться, как он сделал бы в другое время, он решил показать, как умеет обращаться с грубоватой публикой. У Мельхиора была особая аура, но своя аура была и у Паласара. Рассказчик историй заставлял людей играть для него и производить впечатление. Он был зрителем, который одним присутствием мог вызвать к жизни интереснейшие спектакли.
Голой рукой Мельхиор опустил погибшему нижнюю челюсть, вытащил пальцами язык и, осмотрев его, вернул обратно в рот. Затем Мельхиор встал и, держа обслюнявленную руку перед собой, подошел к Паласару.
– Скончался, – сказал он «слуге» и тут же обратился к страже: – И это называется служба? У вас прокаженные по улицам разгуливают. Город закрыт для прокаженных. Где вы были?
– Случаи участились, сейид, – ответил в оправдание стражник, боязливо косясь на побывавшие в зараженном рту пальцы, – но мы держим улицы под строгим приглядом. Мы приходим так быстро, как можем. Иногда народ успевает быстрее.
– Через два дня я зван на прием к шаху показать свое умение. Я расскажу ему, что происходит на улицах.
Стражник замялся, раздумывая, стоило ли ответить на слова угрозы. Тем временем Мельхиор достал белый как снег платок, вытер им руку и подбросил платок в воздух. Произошло невероятное, что заставило Паласара округлить глаза, а стражников в страхе отступить на шаг. Платок вспыхнул яркой вспышкой и в мгновение ока сгорел дотла. Пепел разлетелся по ветру, не успев коснуться земли.
– Если так угодно сейиду, – поклонился стражник, отступая с дороги.
– Теперь пойдем, – позвал Мельхиор и двинулся обратно на базарную площадь.
Паласар следом прошел мимо стражников, улыбнулся и пожал плечами – дескать, не обессудьте.
– Он сказал: «Спасался», – поделился Мельхиор со своим спутником, когда тот догнал его.
– А? – переспросил Паласар, который прислушивался к тому, как стражники за их спинами спорили, кто будет обвязывать убитому ноги веревкой, чтобы утащить с улицы.
– Он от кого-то спасался, – повторил Мельхиор. – Спасался. Не думаю, что он имел в виду свою душу. Получив столько ударов по голове, люди теряют склонность к фигуральным выражениям. Итак, спасался, – в четвертый раз подчеркнул Мельхиор. – Что скажешь?
– Полагаю… – начал Паласар и задумался, потому что говорить очевидные вещи не хотелось, к тому же его перебили.
– Ишак!
– Шайтан!
– Тюфяк с заплатой!
– Мешок навоза!
– Плешивая борода!
– Шакал без племени! – ругались торговцы, не поделившие место.
Пока один из торговцев уходил одним глазком посмотреть на прокаженного и кинуть камушек-другой в возмутителя спокойствия, его сосед слегка подвинул товар отлучившегося товарища и занял освободившееся место.
– Я твою жену на базаре покупал!
– Я твоих дочерей на базаре продавал!
– Я твоих баранов на шампуре вертел!
– Я твоих баранов знаешь на чем вертел?!
– Я твой «вертел» шиш-кебаб за полдинара покупал!
Ругань торговцев прервал пронзительный женский крик. Вопль был таким страшным, что все повернулись по направлению звука. Глазам зрителей предстал угрюмый мускулистый детина, который с пугающего вида кузнечными клещами склонился над женщиной, завернутой в безразмерное черное платье. Обладательница громкого голоса, что было видно и через скрывающий размеры покрой, была вдвое крупнее своего мучителя, и ему бы крепко досталось, не будь крикунья надежно привязана ремнями к наклонной скамье. Благодаря этой нелишней предусмотрительности, по которой можно отличить опытного специалиста от дешевого коновала, вместо тумаков на рыночного зубодера обрушилось всего лишь извержение площадной брани. Правда, поток ругательств был таким непотребным, что мнившие себя острословами торговцы забыли свой спор и стыдливо прикусили языки. Даже ловкий захватчик прилавка поделился местом с товарищем, дабы им больше не пришлось позориться перед всеми косноязычием. Только чернокожий эфиоп в красно-желтой феске как ни в чем не бывало продолжал без устали драть горло, перекрикивая бранчливую пациентку:
– Вода! Вода! Холодная вода! Один динар!
– Один динар за воду? Должно быть, у него в кувшинах прячется целое озеро! – притворно возмутился Паласар. Уж он как никто обожал торговаться на базарах.
– Сходим в ущелья за городом, – предложил Мельхиор, всю базарную перебранку пребывавший наедине со своими мыслями. – Обычно прокаженные живут в изгнании там.
– Пойдем пешком? – уточнил Паласар, поглядывая на свои ноги. Ему не улыбалось в первый же день изорвать о камни красивейшие туфли красной замши, отделанные шелковыми шнурами, которые он специально берег на грядущие праздничные и предпраздничные дни.
Мельхиор по опущенному взгляду понял тревоги Паласара и сжалился:
– Возьмем верблюда.
– Завтра могу обуть сапоги, – словно извиняясь, добавил Паласар.
– Верблюдом быстрее.
Товарищи выбрались с базара-у-дворца и пошли к городским воротам, к месту, где собирались караванщики и погонщики верблюдов.
– Немногим магам удается овладеть силой огня, стихией пламени, – задумчиво проговорил Паласар, пока они с волшебником шли, направляясь к воротам.
– В Искусстве путь стихий несложен, – не вдаваясь в подробности, ответил Мельхиор.
– Для тех, кому он предназначен, он, может быть, и легок.
– Ты пробовал изучать Искусство?
Паласар задумался перед тем, как ответить.
– Сам не имею склонности иначе чем к материям простых и сложных элементов, знания о которых известны издревле алхимии, да травам, однако я наслышан и про чародейство, хотя сам избегаю того, чему не смею предаваться по своей воле.
– Да, я вижу.
– В чем же opus magnumpus agnum твоего Искусства, если власть над огнем лишь скромный повод постращать несведущих?
Теперь задумался волшебник.
– Я вижу, – повторил Мельхиор значительно. – Мой венец – заклинание, которое дает мне видеть все так, как оно есть на самом деле. Ничто не скроет от меня своей настоящей формы.
Паласар хотел узнать подробности, но они подходили к воротам, у которых стояли верблюды, и ему, как более опытному покупателю, предстояло вести переговоры. Рассказчик историй подошел к первому попавшемуся караванщику и объяснил ему цель их поездки. Караванщик удалился к своим, и через минуту к Паласару вышел гнусного вида погонщик, готовый их отвести.
Погонщик, одетый в пыльную курту, спрятал руки в отвороты этой то ли рубахи, то халата (спрятанные руки – жест о честности не свидетельствующий) и назвал цену. Паласар, ни секунды не задумываясь, округлил глаза и разразился фонтаном цветистых, но приличествующих своей персоне проклятий в адрес погонщика и его рода, грозя всем различными карами в этом и загробном мире. После пролога Паласар снизил цену вдвое. Погонщик, неосознанно подражая своим верблюдам, лениво сплюнул и символически скинул два динара. Паласар продолжил обличать «грабителя» во всех возможных грехах, неоднократно помянув, что скорее все верблюды, что стоят сейчас на привязи, табуном молоденьких жеребчиков проскочат через игольное ушко вместе со всей упряжью, чем «бессовестный мздоимец и крохобор» удостоится предстать перед Аллахом, чтобы вкусить райских благ.