– И сейчас тебе нет нужды объяснять мне что-либо, – продолжает Ларк. – Я просто рада видеть, что ты глядишь на мир как на место, где, в конечном итоге, жизнь прекрасна.
Тут она поднимается, преодолевает то крохотное расстояние, что нас разделяет, и неловко наклоняется, чтобы обнять меня. Я напрягаюсь, но тут же сбрасываю напряжение, чувствуя, как через одежду проникает тепло ее рук. Потом лицо ее приближается к моему, ее губы к моим… но внезапно ее глаза расширяются, и она немного подается назад. Но плеч моих из ладоней не выпускает, пожалуй, даже сильнее стискивает.
– О! – выдыхает она, вглядываясь в калейдоскоп моих глаз. – Теперь понимаю.
Я жду, что она закричит, взывая о помощи, устремится прочь, скажет что-нибудь ужасное. Но она прижимается ко мне сбоку, все еще не убирая одной руки с моего плеча, а другой нащупывая мою ладонь.
– Второй ребенок, – негромко говорит она. – Близнец. Я не знала. – Она издает смешок, музыкой звучащий в моих ушах. – Конечно же, я не знала. Но это многое объясняет. Как тебя зовут?
Я лишь тяжело дышу, напуганная и одновременно счастливая тем, что моя тайна наконец-то открылась и что это не повлекло за собой мгновенного приговора. И открылась кому! Ларк, подруге, о которой я мечтала долгие годы. Я пытаюсь заговорить, но нервы у меня натянуты так, что зубы начинают выбивать дробь. Мои пальцы превратились в сосульки в ее ладони, и она принимается растирать мне костяшки своим большим пальцем.
– Все хорошо, – успокаивает она меня. – Если ты сестра Эшу, то, стало быть, и мне сестра. Я прикрою тебя. Обещаю.
– Рауэн. – Я обретаю голос. – Меня зовут Рауэн.
Она улыбается мне, и возникает чувство, словно на меня кто-то смотрит впервые.
Мы болтаем, будто сто лет друг с другом знакомы. В каком-то смысле так оно и есть. Я так давно слушаю рассказы про Ларк, что она сделалась частью меня самой. А она, наверное, видит во мне так много от Эша, что ей кажется, будто и она меня знает хорошо и близко. По ходу разговора она не сводит с меня глаз, склонив голову набок, на манер своей тезки – птички[5], порой хмурясь, когда что-то в ее догадках обо мне не подтверждается, порой вдруг озаряясь улыбкой, когда какое-нибудь выражение или деталь приходятся ей по душе, совпадают с ее представлениями о том, какова я есть или должна быть. Мне кажется, будто я открыта ей и в то же время представляю собою тайну.
Я рассказываю ей о своей жизни, о бесконечных годах затворничества, которое скрашивают только Эш, мама и папа. О беге по кругу, в никуда, о том, как что ни день я карабкаюсь по стене, окружающей наш двор, и не смею перелезть через нее – так было до сегодняшнего вечера. Я рассказываю ей про одиночество, про страстное желание чего-то, про непреходящую мелкую дрожь тревоги, что трясет меня, словно какая-то неуловимая болезнь. А она только кивает и кивает, порой накрывая мою ладонь своей или поглаживая по руке. Она на моей стороне, полностью на моей стороне, в этом я убеждена.
И все же, как бы восхитительно ни было ощущение того, что вот наконец появился кто-то, с кем можно поделиться своими чувствами, я почти физически слышу, как в голове у меня звучит голос матери: «Ты – тайна, опасная тайна, которую следует сохранять любой ценой».
Я не слушаю этот воображаемый голос – слушаю, как Ларк рассказывает мне про себя, про свои думы. Эдем ей видится так, как мне раньше и в голову не приходило. В ее представлении город – такая же тюрьма, как наш дом – в моем.
– Неужели, кроме нас, никого не осталось? – Мне остается лишь рассказать ей про то, что я узнала из видеороликов по Истории. Наши предки оказались немногими счастливчиками, выжившими двести лет тому назад. За пределами Эдема людей нет. И животных тоже нет, только немногочисленные колонии лишайников, морских водорослей, бактерий и тому подобных примитивных организмов.
– Но ведь я занималась Экологией и Экоисторией, – порывисто возражает она. – Жизнь – вещь устойчивая, она умеет приспосабливаться. Да, я знаю, люди ужасны, они разрушают вокруг себя все и вся, но Земля могуча. Не представляю себе, что бы такое мы могли сделать, чтобы уничтожить ее полностью. Да, конечно, экологический коллапс. Массовое исчезновение видов, разрыв пищевой цепочки. Но я не могу вообразить, чтобы исчезло все.
И опять-таки мне остается лишь повторить то, чему меня учили, а именно: за пределами Эдема мир представляет собою бесплодную пустыню, мертвую и нагую.
Но более всего ее отвращает политика: одна семья – один ребенок.
– Человеческие существа – часть природы, – говорит она. – Мы – животные, такие же, как все те животные, что жили когда-то на Земле. А быть животным – это значит размножаться, распространяться, расти.
– Но Эдем не сможет сохраниться, если количество населения будет увеличиваться, – возражаю, хотя этот аргумент означает приговор мне лично.
– Ну, не знаю, – говорит она, упрямо сжимая губы. – Что-то тут не сходится. На школьных видео говорится, что первые обитатели Эдема – это избранники. Из этого следует, что некто – быть может, сам Аарон Аль-Баз, создатель Экопана, – отобрал некоторое количество людей. Но зачем же так много, если впоследствии придется лишь уменьшать это количество?
– Может, просто из сострадания? – предположила я. – Он хотел спасти как можно больше людей, а уж проблемой перенаселения пусть занимаются следующие поколения.
Она покачала головой.
– Он был ученый, программист, человек практический, прагматик. Думаю, для начала он должен был высчитать именно то количество людей, какое нужно. Но послушай-ка. – И хотя мы и так сидели вплотную друг к другу, плечом к плечу, она наклонилась еще ближе, так что ее сиреневые волосы коснулись моей щеки. Я вздрогнула.
– Моя мама служит в управлении по расселению людей. Однажды, когда ей пришлось работать в выходные, я пошла с ней и весь день, пока она занималась делом, проболталась в архиве. Наверное, это единственное место, где никто не подумал бы меня искать. Кому могут быть интересны старые накладные и списки продовольствия? Но ты же знаешь меня, я не могу не читать.
При последних словах она ухмыльнулась, и мы обменялись понимающим взглядом. Да, я и впрямь знаю ее. Про то, что она только что сказала, я знала за годы до нашего знакомства. Она читает так, как другие люди дышат, беспрестанно, из неодолимой потребности.
– Я принялась листать старые отчеты, напечатанные на плотной бумаге. Ничего существенного вроде того, что хранится в архивах, где работает твоя мама. Просто старые талоны на еду, расписки из фермы колоний морских водорослей, журнал потребления воды. Словом, то, до чего никому нет дела. По большей части старая рухлядь, которую просто сунули сюда за ненадобностью. Вот тоска-то, я… и вдруг мне стало интересно.
Она поведала мне, что эти рулоны машинописных отчетов относятся ко временам по меньшей мере столетней, а может, и больше, давности.
– И знаешь, что я обнаружила, листая эти наводящие тоску списки и расписки? Что количество ресурсов с годами не уменьшалось.
Надо хорошенько обдумать то, что я только что услышала.
– Ты хочешь сказать, – после некоторого молчания заговорила я, – что еды и воды, и энергии меньше не становится? А ведь именно этим оправдывается политика «одна семья – один ребенок». Количество народонаселения должно уменьшаться, иначе в Эдеме иссякнут запасы всего, и он перестанет существовать.
– И не только, – таинственно прошептала Ларк. – Из того, что я прочитала, следует, что как минимум в нашем районе запасы увеличиваются.
7
Через час я возвращаюсь домой как во сне. Ну, во сне, отчасти напоминающем кошмар. Доныне самые сильные мои переживания были замкнуты такими вещами, как скука, одиночество и временами – надежда. А сейчас я испытала не только совершенно новые чувства, но и обнаружила, что даже те из них, что, кажется, противоречат друг другу, вполне могут сосуществовать. Пробираясь домой вместе с Ларк, я одновременно испытываю страх и головокружение. У того и другого сходные симптомы: колотящееся сердце, дрожащие колени, беспокойно мечущийся взгляд.