— Мы конфирмуем не раньше, чем...
— Но вы могли бы поговорить с ней! Пусть она из ваших освященных уст услышит, что она не изгой, хотя и римлянка; что имя Неронов не мешает ей быть христианкой и кровь языческих цезарей, которой она обязана черными кудрями и смуглой кожей, не лишает ее благодати. Вы скажете ей все это, друг мой?
Друг сказал, что скажет, и спросил, знает ли малютка катехизис.
— Нет,— ответила синьора.— Я не позволяла ей учить молитвы в стране, оскверненной римским идолопоклонством. Здесь, здесь, в Барчестере, она впервые научится лепетать священные слова. О, если бы ее наставником стали вы!
Дама нравилась доктору Прауди, но он все-таки был епископом и не собирался обучать маленькую девочку катехизису, а потому он сказал, что пришлет ей учителя.
— Но вы поговорите с ней сами, милорд?
Епископ сказал, что поговорит; где он может ее увидеть?
— В доме папы,— с легким удивлением ответила синьора. У епископа не хватило духа спросить, кто ее папа, и ему пришлось покинуть ее, так и не разгадав тайны. Миссис Прауди в чуть менее парадном туалете вернулась к гостям, и ее супруг счел за благо прервать дружескую беседу с дамой, вызвавшей ее гнев. Подойдя к младшей дочери, он спросил:
— Нетта, ты не знаешь, кто отец этой синьоры Висинерони?
— Не Висинерони, папа, а Визи Нерони. Она дочь доктора Стэнхоупа. Я, пожалуй, подойду к Гризельде Грантли — с бедняжкой за весь вечер никто не поговорил!
Доктор Стэнхоуп! Доктор Визи Стэнхоуп! Да, да, он слышал, что дочь Стэнхоупа вышла замуж за негодяя-итальянца! Значит, этот наглый голубой щенок, который допекал его разговорами — сын Стэнхоупа?! А дама, которая упрашивала его учить ее дочку катехизису — дочь Стэнхоупа?! Дочь одного из его пребендариев!! Епископ разгневался не меньше жены. Однако он не мог отрицать, что мать последней из Неронов — весьма приятная женщина.
Доктор Прауди выбежал в соседнюю комнату и увидел скопище грантлитян, среди которых возвышалась внушительная фигура архидьякона; старик настоятель, утонув в покойном кресле, сидел у камина. Епископ очень хотел быть любезным и притушить озлобление, вызванное его капелланом. Пусть мистер Слоуп будет действовать fortiter in re[14], он же прольет елей на бушующие воды suaviter in modo[15].
— Прошу вас, не вставайте, господин настоятель! Прошу вас,— сказал он, когда старик попробовал подняться.— Я весьма тронут, что вы почтили своим присутствием это собрание. Но мы еще не совсем устроились, и миссис Прауди не может принимать наших друзей, как ей хотелось бы. Ну, господин архидьякон, мы обошлись с вами, оксфордцами, не так уж сурово!
— Да,— ответил архидьякон.— Вы только вырвали нам Зубы и отрезали языки, но пока позволяете дышать и глотать.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся епископ.— Не так-то просто отрезать язык оксфордскому светилу. А зубы... ха-ха-ха! При нынешнем положении вещей деканы колледжей, право, сохраняют свободу действий не меньшую, чем в дни, когда гебдомадальный совет был в полном расцвете. А ваше мнение, господин настоятель?
— Старики, милорд, не любят перемен,— ответил настоятель.
— В таком случае,— заметил архидьякон,— вы просто жалкие путаники. И, говоря откровенно, вы самым жалким образом не справились со своей задачей. Сознайтесь, что вы не сдержали и половины своих широковещательных обещаний.
— Ну, что до ваших профессоров...— неторопливо начал канцлер, но ему не суждено было докончить фразу.
— Говоря о профессорах,— произнес у плеча канцлера негромкий приятный голос,— вы, англичане, могли бы многому научиться у Германии! Но вам мешает гордость.
Оглянувшись, епископ увидел, что гнусный сын Стэнхоупа настиг его и здесь.