Элис знала, что ей уж недолго ждать встречи с матерью, да и огорчения и беды молодости забываются задолго до наступления старости, однако сейчас она так опечалилась, что и девушки расстроились, скорбя о бедной, давно умершей женщине.
– Неужели вы так никогда и не видели ее больше, Элис? И ни разу при ее жизни не были дома? – спросила Мэри.
– Нет, да и после ни разу. Хотя часто собиралась поехать. Я и сейчас собираюсь и надеюсь побывать на родине, прежде чем господь приберет меня. Когда я жила в услуженье, я все думала: вот поднакоплю денег и съезжу на недельку, но то одно мешало, то другое. Сначала заболели корью дети моей хозяйки – как раз перед той неделей, на которую я отпросилась, и я не могла их оставить, потому что стоило мне отойти, как они принимались плакать и звать меня. Потом заболела сама хозяйка, и мне уж совсем нельзя было уехать. Понимаете: у них была лавка, а хозяин-то пил, так что на нас с хозяйкой лежали все заботы – и за детьми смотреть, и в лавке торговать, да еще готовить и стирать в придачу.
Мэри порадовалась, что не пошла в услуженье, и сказала об этом.
– Эх, милочка, ты еще понятия не имеешь, как приятно помогать другим! Я жила там очень счастливо, почти так же счастливо, как дома. Ну, ладно, решила я, поеду на будущий год не спеша, да и хозяйка сказала, что даст мне тогда две недели отпуска. И вот я всю зиму потихоньку шила – хотелось мне подарить маме лоскутное одеяло своей работы. Но тут умер мой хозяин, хозяйка уехала из Манчестера, и пришлось мне искать другое место.
– А почему же, – перебила ее Мэри, – вы тогда не поехали домой? Ведь это было бы так удобно.
– Нет, я так не считала. Одно дело, если б я поехала домой на недельку в гости, может, даже с деньгами, чтоб отцу помочь, и совсем другое, если б я приехала, чтобы стать ему обузой. А потом – где бы я там место себе нашла? Словом, я решила остаться, а пожалуй, надо было поехать, потому как я увидела бы маму тогда. – И бедная женщина растерянно посмотрела на девушек.
– Вы, конечно, поступили так потому, что считали это правильным, – мягко заметила Маргарет.
– Верно, милочка, верно, – согласилась Элис, оживляясь и поднимая поникшую голову. – Так оно и было, а уж господь распорядился по-своему. Но я все равно очень убивалась и горевала, когда весной – одеяло у меня тогда уже было выстегано и подкладка поставлена – пришел ко мне как-то вечером Джордж и сказал, что мама умерла. Сколько я потом ночей проплакала – днем-то времени не было. Хозяйка у меня тогда была уж больно строгая, – слышать не хотела, чтобы я на похороны поехала, да я все равно опоздала бы, потому как даже Джордж, который в ту же ночь выехал дилижансом, и тот опоздал. Письмо, видно, где-то задержалось в дороге или что-то с ним случилось (почта ведь ходила тогда не то что нынче), и, когда Джордж приехал, маму уже похоронили, а отец поговаривал о том, чтоб куда-нибудь переехать, потому как не мог он оставаться в нашем домике, когда мамы не стало.
– А красивое это было место, где вы жили? – спросила Мэри.
– Красивое, милочка?! Да я в жизни лучше не видала. Там есть горы, которые, кажется, уходят прямо в небо. Может, они туда и не доходят, но все равно – очень это красиво. Я всегда считала, что это и есть золотые горы небесные, про которые пела мама, когда я была маленькая:
Золотые там горы небесные,
До вершины которых тебе не дойти.
В песне этой пелось что-то насчет корабля и возлюбленного, который недостоин любви. А совсем рядом с нашим домиком были скалы. Ах, милочки, да разве вы, в Манчестере, знаете, что такое скалы! Это такие серые каменные глыбы с дом величиной, сплошь поросшие мхом самых разных цветов: одни – желтым, другие – бурым, а под ними лиловатый вереск до колен, и пахнет от него так сладко и нежно, а вокруг гудят пчелы.