— Ай!
Крик женщины ушел в раскрытое окно, никто ей не ответил, постель была пуста.
В окна, выходящие во двор, высунулось несколько голов.
— Что случилось?
Женщина не могла говорить. Если б могла, то сказала бы:
— Ничего. Просто немного пахло луком.
— Вот, пожалуйста, оправа «фантазия», стекла цейссовские. Двести пятьдесят песет.
Сеоане любезно улыбается.
— Нет-нет, я бы хотел подешевле.
— Слушаюсь, сеньор. Может быть, эта модель вам понравится? Сто семьдесят пять песет.
Сеоане не перестает улыбаться.
— Нет-нет, видно, я плохо объяснил, я бы хотел посмотреть очки на три-четыре дуро.
Приказчик окидывает его презрительным взглядом. На приказчике белый халат и сногсшибательное пенсне, причесан он на прямой пробор и при ходьбе вертит задом.
— Такие вы найдете в любой аптеке. К сожалению, ничем не могу вам услужить, сеньор.
— Ну что ж, прощайте. Извините за беспокойство. Сеоане идет по улице, приглядываясь к витринам аптек.
В некоторых аптеках, более солидных, где еще и фотопленки проявляют, он действительно видит в витринах темные очки.
— Есть у вас очки за три дуро? Продавщица — миленькая, вежливая девушка.
— Есть, сеньор, но я не советую их покупать, они очень непрочные. Чуть подороже — мы можем предложить вам довольно приличную модель.
Девушка роется в ящиках прилавка и вытаскивает несколько пакетов.
— Вот, взгляните — двадцать пять песет, двадцать две, тридцать, пятьдесят, восемнадцать — эти будут похуже, — двадцать семь…
Сеоане помнит, что в кармане у него всего три дуро.
— Вот эти за восемнадцать, вы говорите, они плохие?
— Да, только зря выбросите деньги. Вот за двадцать две — совсем другое дело.
Сеоане улыбается девушке.
— Хорошо, сеньорита, очень вам благодарен, я подумаю, потом приду. Простите за беспокойство.
— Ради Бога, сеньор, для того мы и поставлены.
Это всего лишь мгновение, одно дурное мгновение, она тут же снова становится прежней Хулитой. Слезинка, готовая скатиться по щеке, останавливается на полпути.
Девушка уходит в свою комнату и достает из ящика комода черную клеенчатую тетрадь, в которой она ведет какие-то странные подсчеты. Отыскав карандаш, она записывает несколько цифр и улыбается, глядясь в зеркало: губы сложены сердечком, глаза томно прикрыты, руки закинуты за голову, блузка расстегнута.
Хороша Хулита, ох, как хороша, особенно когда вот так подмигивает зеркалу одним глазом…
— Сегодня Вентура сделал ничью.
Хулита улыбается, нижняя губка у нее дергается, даже подбородок чуть-чуть вздрагивает. Обдув пыль с обложки, она прячет тетрадь.
— Да, надо признаться, что дело я затеяла такое, такое…
Поворачивая в замке ключ, украшенный розовой ленточкой, она с легким сокрушением думает:
«Этот Вентура просто ненасытен!»
И все же — как это ни странно, — когда она выходит из спальни, какая-то беспричинная радость согревает се душу.
«Остается еще восемь дуро с мелочью, — размышляет он. — Я думаю, не будет преступлением, если я куплю себе сигарет и проучу эту мерзкую тетку, хозяйку кафе. А Нати я могу подарить пару гравюр за пять-шесть дуро».
Он садится на 17-й номер и подъезжает к площади Бильбао. Перед зеркалом у входа в парикмахерскую слегка приглаживает волосы и поправляет узел галстука.
— Кажется, вид достаточно приличный…
Мартин входит в кафе через ту же дверь, из которой выходил вчера; ему хочется попасть к тому же официанту и, если удастся, даже сесть за тот же столик.