Кроме того, я теперь богатая, могу делать что захочу. Он все оставляет мне, завещание показывал. Через несколько месяцев я и за пять миллионов не дам себя повесить.
— Что?
— Я говорю, через несколько месяцев — ты меня слышишь? — я и за пять миллионов не дам себя повесить.
— Да-да…
— Ты носишь в бумажнике фото малышей?
— Ношу.
— А мои фото?
— Нет, твоих не ношу. Когда ты вышла замуж, я их сжег, решил, так будет лучше.
— Ох, какой ты! Сегодня ночью я тебе дам другие. Когда ты придешь, ну примерно?
— Когда закроемся, в полвторого или без четверти два.
— Не задерживайся, слышишь, иди прямо ко мне.
— Да-да.
— Адрес запомнил?
— Как же, «Кольяденсе», улица Магдалины.
— Вот-вот. Комната номер три.
— Да-да. Слушай, я вешаю трубку, сюда идет эта свинья.
— До свидания. Слышишь, я тебя целую?
— Да.
— Сто раз целую, нет, сто тысяч миллионов раз…
Хозяйка булочной даже перепугалась. Когда Марухита Ранеро прощалась с ней и благодарила, бедная женщина не могла слова вымолвить.
— До свидания, милочка Виситасьон, я бы просидела у вас целый день, так приятно поболтать с вами.
— Большое спасибо.
— Я не льщу, это чистейшая правда. Но видите ли, я уже вам говорила, я не хочу пропускать возношение даров.
— Ну, раз такая причина!
— Вчера я пропустила.
— А я-то совсем еретичкой сделалась. Хоть бы Господь меня не покарал!
Уже у дверей донья Виситасьон думает, что можно бы сказать донье Монсеррат: «А что, если бы мы перешли на „ты“? По-моему, давно пора, как тебе кажется?» Донья Монсеррат такая милая, она, наверно, с восторгом ответила бы «да».
И еще хотела бы донья Виситасьон предложить: «Раз уж мы переходим на „ты“, давай я тебя буду звать Монсе, а ты меня Виси. Согласна?»
Донья Монсеррат и с этим бы согласилась. Она очень любезная женщина, к тому же дружат они уже не первый год — старые друзья! Но странное дело, отворив дверь, донья Виси только решается сказать:
— До свидания, дорогая Монсеррат, не будьте же таким редким гостем.
— Нет-нет, теперь я постараюсь приходить к вам почаще.
— Надеюсь!
— О да. Кстати, Виситасьон, вы не забудете, что обещали мне два куска мыла «Ящерица» по дешевой цене?
— Нет-нет, не беспокойтесь.
Донья Монсеррат как входила в квартиру доньи Виси под ругань попугая с третьего этажа, так и уходит под ту же музыку.
— Ужас какой! Что это?
— Ох, не говорите, дорогая, это не попугай, а сущий дьявол.
— Какой срам! Это надо было бы запретить!
— Вы правы. Я уж не знаю, что делать.
Попугай Рабле — жуткая тварь, это бесстыжий, беспринципный попугай, просто выродок, а не попугай, никакого с ним нет сладу. Временами он, бывает, ведет себя поприличней, выкрикивает «шоколад», «Португалия» и другие слова, подобающие воспитанному попке, но, так как понятия у него нет, он вдруг ни с того ни с сего — и обычно, когда у хозяйки сидят с визитом гости, — разражается самыми грубыми и мерзкими ругательствами, выкрикивая их своим надтреснутым голосом старой девы. Анхелито, примерный и набожный соседский мальчик, пытался одно время наставить Рабле на путь истинный, но ничего не добился, все его усилия оказались тщетны и труд напрасен. Разочаровавшись, он мало-помалу прекратил уроки, и Рабле, лишившись наставника, недели две вытворял такое, что стыдно было слушать.