Если рассудить, дон Роке поступает неглупо — ради такого наследства, несомненно, стоит потерпеть, подождать хоть бы и пятьдесят лет. Париж стоит мессы.
В этот вечер общество в молочной от души веселилось.
— Принесите нам булочек, донья Рамона, я плачу.
— Вот как! В лотерею выиграли?
— Ах, донья Рамона, всякие бывают лотереи! Я получила письмо от Пакиты из Бильбао. Поглядите, что она пишет.
— А ну-ка, прочтите!
— Прочтите сами, у меня зрение совсем никуда становится. Вот, читайте здесь, внизу.
Донья Рамона надела очки и прочла:
— «Жена моего друга заболела злокачественным малокровием». Черт возьми, донья Асунсьон, значит, дело может пойти на лад?
— Читайте, читайте.
— «И он говорит, что нам уже не надо предохраняться, а если я буду в положении, он на мне женится». Послушайте, да вы прямо-таки счастливая женщина!
— Да, благодарение Богу, с этой дочкой мне повезло.
— А ее друг — преподаватель?
— Да, дон Хосе-Мария де Самас, преподает психологию, логику и этику.
— Ну что ж, дорогая, поздравляю вас! Отлично пристроили дочку!
— А что, недурно!
У доньи Матильды тоже была приятная новость — не столь определенно приятная, какой могла стать новость, сообщенная Пакитой, но все же, бесспорно, приятная. Ее сыну, Флорентино де Маре Ноструму, удалось заключить очень выгодный контракт в Барселоне на выступления в «Паралело», в блестящем спектакле-ревю под названием «Национальные мелодии», и, так как спектакль этот проникнут патриотическим духом, можно было надеяться, что власти окажут ему поддержку.
— Я ужасно довольна, что он будет работать в большом городе — деревня наша такая некультурная, актеров иногда даже камнями забрасывают. Как будто они и не люди! Однажды в Хадраке дошло до того, что пришлось вмешаться полиции; не подоспей она вовремя, эти безжалостные дикари убили бы моего бедняжку до смерти — для них нет лучшего развлечения, чем драться да говорить гадости артистам. Ох, ангелочек мой, какого страху он там натерпелся!
Донья Рамона соглашается.
— Да-да, в таком большом городе, как Барселона, ему, конечно же, будет лучше — там больше будут ценить его искусство и уважать его.
— О да! Когда он мне пишет, что отправляется в турне по деревням, у меня просто сердце переворачивается. Бедненький мой Флорентино, он такой чувствительный, а ему приходится выступать перед такой отсталой и, как он выражается, полной предрассудков публикой! Это ужасно!
— Да, конечно. Но теперь-то все пойдет хорошо…
— Дай Боже, чтобы и дальше так было!
Лаурита и Пабло обычно пьют кофе в шикарном баре неподалеку от Гран-Виа — таком шикарном, что как поглядишь на него с улицы, так, пожалуй, не сразу решишься войти. Чтобы пройти к столикам — их всего с полдюжины, не больше, и на каждом скатерть и цветочница, — надо пересечь полупустой холл, где два-три франта потягивают коньяк да несколько пустоголовых мальчишек проигрывают в кости взятые дома деньги.
— Привет, Пабло, ты уже и разговаривать ни с кем не хочешь! Ну понятно, влюбился…
— Привет, Мари Тере. А где Альфонсо?
— Дома сидит, со своими, он в последнее время очень переменился.
Лаурита надула губки; когда они сели на диванчик, она не взяла Пабло за руки, как обычно. Пабло ощутил некоторое облегчение.
— Слушай, кто эта девушка?
— Приятельница моя.
С видом грустным и чуть лукавым Лаурита спросила:
— Такая приятельница, как я теперь?
— Нет, что ты!
— Но ты же сказал «приятельница»!
— Ладно, знакомая.