– Прислал, прислал. Не забыл! – закричал Николка и помчался дальше.
Увидел слесаря Тихона Громова:
– А мне папка рубаху прислал!
– Ты смотри, – улыбается Громов. – Добрый, выходит, отец, вспомнил.
– Добрый, добрый! – смеется Николка. – Добрый!
Догнал старика токаря Кашкина:
– А мне папка рубаху прислал!
– Скажи-ка на милость, – говорит Кашкин. – И правда. Ну и рубаха!
– Новая, новая, – не умолкает Николка. – И про карман не забыл, и про пуговку, и про маковый цвет.
Прижал к себе Кашкин Николку, гладит по голове, а у самого на глазах слёзы. Поднял Николка голову.
– А ты чего плачешь?
– Это я так, – засмущался старик. – Беги. Играй. Май нынче… рабочий праздник.
Калач с маком
Принес отец Нюте калач с маком.
– На, – говорит, – получай. Это тебе Кот в сапогах прислал.
Смеется Нюта. Знает, что никаких Котов в сапогах нет. Нюту не проведешь. Понимает она, откуда калач с маком. Бастовали на Май рабочие. Победили. Пришлось хозяину повысить рабочим ставки. Сегодня была получка – вот откуда калач для Нюты. Калач большой, пышный. Никогда еще в жизни Нюта таких калачей не пробовала. Поднесла Нюта калач ко рту да задумалась…
– Ну что же ты, – говорит мать. – Пробуй!
Однако есть Нюта калач не стала. Положила на стол, отломила кусок, протянула отцу.
Улыбнулся отец:
– Спасибо.
Отломила девочка второй кусок, протянула матери.
Засмущалась мать:
– Да ты не дели. Ты кушай.
Поднесла снова Нюта калач ко рту, да спохватилась. Положила на стол и стала опять делить.
– А это кому?
– Это Варьке Рыжовой, – начинает перечислять Нюта своих дружков, – это Павке Зозуле, это Семке Сорокину, это Лизе Бубенчиковой, а это вот мне.
Схватила Нюта калач, побежала из дома.
Только ушла – стук в дверь.
– Кто там?
– Это я, Лиза Бубенчикова.
– Заходи.
– Мне бы к Нюте.
– Нет Нюты.
– Вот тут для Нюты гостинец… с отцовской получки, – проговорила Лиза Бубенчикова и протянула желтый ландринчик.
Только ушла Лиза, стук в дверь.
– Кто там?
– Это я, Семка Сорокин.
– Заходи.
– Мне бы к Нюте.
– Так нет Нюты.
– Вот для Нюты… – протянул он кусок пряника.
Только ушел Сорокин, снова стук в дверь.
– Кто там?
– Это я, Павка Зозуля.
Заходит Павка, протягивает карамельку.
Вслед за Павкой прибежала Варька Рыжова, принесла кусок макового калача, точь-в-точь такого, как купил и Нютин отец.
Обошла Нюта дружков, торопится домой. Зажала в руке остаток макового калача. «Вот прибегу и сразу же съем», – рассуждает Нюта. Бежит и вдруг видит: стоит Капка Телегин. Стоит и горько плачет.
– Ты что? – спрашивает Нюта.
– Коленку зашиб. Больно.
Посмотрела Нюта на Капку. Знает: Капка растет без отца. Некому ему с майской получки купить гостинец. Взглянула на свой калач, протянула Капке.
– На, – говорит, – вытри слёзы.
Схватил Капка калач, повеселел, побежал к дому. И Нюта пошла. Только уже не бегом, не как раньше, а медленно. Куда торопиться, раз от калача ничего не осталось…
Первая рота
За участие в рабочей маевке большевик слесарь Иван Петров был отдан в солдаты. Шла мировая война. Привезли Петрова на фронт, определили в пехотный полк, в первую роту.
– За что тебя, парень? – стали интересоваться солдаты.
– За Первое мая.
Вся рота была из дальних деревень. Про Первое мая никто не слыхал.
Принялся Петров объяснять солдатам. Рассказал и откуда праздник пошел, и почему он рабочий, и почему его празднуют.
– Так, выходит, это праздник и наш, крестьянский, – решили солдаты.
Многое узнали солдаты от слесаря Ивана Петрова.
Изменилась первая рота. Соберутся солдаты в окопах, о жизни, о войне, о мире говорят. Стали понимать солдаты, что к чему, за чьи интересы воюют, на кого гнут спины рабочие и крестьяне.
Прошел без малого год. Опять наступило Первое мая.
Собрались солдаты и тайно отметили пролетарский праздник. Но кто-то узнал и донес начальству. Первую роту сняли с передовой, расформировали. Разослали солдат по разным другим фронтам, по новым полкам и ротам.
Прибыл Иван Петров на новое место.
– За что тебя? – стали и здесь интересоваться солдаты.
– За Первое мая.
Сгрудились солдаты вокруг Ивана Петрова, слушают большевистского агитатора.
Прибыли в новые части и другие солдаты из первой роты.
– За что вас? – стали спрашивать новичков.
– За Первое мая.
Принялись солдаты рассказывать про Первое мая. Да так ловко, не хуже самого Ивана Петрова.
Приехал на фронт один агитатор – Иван Петров. Через год стало сто агитаторов – вся первая рота.
Упрямая льдина
Весна в этот год задержалась. Река набухла. Но лед не тронулся. Река взломала лед в ночь под самое Первое мая.
С утра на набережной собрался народ.
Одна за одной шли по реке огромные льдины, скрежетали, кружились, становились ребром и, поднимаясь тысячами брызг, снова ложились на воду.
Стоят люди – любуются.
Здесь же, у самой реки, нес свое дежурство и урядник Охапкин. Видит урядник, что собралось много народу, думает: «Ой, как бы беды не вышло. Первое мая. Как бы мастеровые чего не устроили».
Только подумал, как вдруг из-за поворота реки выплывает огромная льдина. Смотрит Охапкин и не верит своим глазам: на льдине красное знамя! Повалил народ к самому берегу.
– Ура! – раздалось за спиной у Охапкина. – Да здравствует Первое мая!
Урядник растерялся. Схватил свисток. То в сторону толпы свистнет, то в сторону льдины.
Смеется народ. Стоит. Не расходится.
– Осади! Осади! Не толпись! – надрывает глотку Охапкин.
А льдина подплывает все ближе и ближе. Словно нарочно, направляется к самому берегу. Трепещется по ветру красное знамя.
Заметался урядник из стороны в сторону, что придумать, не знает. Остановился, набрал в грудь побольше воздуху и снова давай свистеть.
Свистит, а льдина уже и вовсе приблизилась к берегу, задержалась рядом с Охапкиным, стоит, упрямая, дразнится.
Разгорячился урядник, думает: «А что, если прыгнуть на льдину, содрать знамя, и делу конец?»
– Прыгай! – кто-то выкрикнул из толпы.
Охапкин и прыгнул. Прыгнул, а льдина словно только этого и дожидалась. Раз – и от берега.
– Караул! – завопил урядник. – Спасите!
Мечется Охапкин на льдине, забыл про свисток и про знамя, фуражка сползла на затылок, машет руками, молит о помощи. Только кому же охота ради урядника лезть в студеную воду?
– Поклон Каспийскому морю! – кричат ему с берега.
– Счастливого плавания!
– С майским приветом!
Ударилась льдина о льдину, не удержался урядник, бухнулся в воду.
– Спаси-и-те! – еще раз крикнул Охапкин и камнем пошел ко дну.
Отделилась от толпы группа молодых парней. Бросились в воду. Вытащили перепуганного Охапкина на берег.
Стоит урядник, побелел, посинел, трясется, под общий смех крестится.
А льдина тем временем отплыла к середине реки, развернулась и пошла себе вниз по течению. Затрепетало, заиграло в весеннем воздухе красное знамя.
– Да здравствует Первое мая! – раздается над берегом.
Красное знамя труда
Май встречали вместе, сразу тремя заводами. Двинулись рабочие с Нагорной, с Литейной, с Маршевой и других улиц плотными колоннами в центр города. С утра к своему заводу отправился и Гошкин отец.
– И я с тобой, – пристал было Гошка.
– Мал еще! – усмехнулся отец. – Сиди дома.
– Я тоже хочу, – упирается Гошка. – Я вот чего смастерил, – и показывает красный флажок.
– Дельный флажок! – похвалил отец, однако сына с собой не взял.
Остался Гошка. Покрутился он в комнате, сунул незаметно флажок за пазуху, направился к двери.
– Ты куда? – насторожилась мать.
– К Ваньке Серегину.
Выбежал Гошка во двор, сделал вид, что направляется к Ване Серегину, а сам – вокруг дома и ветром помчался на Нагорную.
Прибежал на Нагорную – народу! Идет по улице колонна рабочих. Впереди над головами – красное знамя. Переждал Гошка, пока прошли рабочие, пристроился сзади. Только полез за пазуху за флажком, как вдруг:
– Домой! Марш! К мамке! – закричал какой-то рабочий.
– Так я с вами. Я Май встречаю.
– А ну-ка живо. Немедля!
Пришлось убираться. Постоял Гошка, подумал, помчался на Литейную. Прибежал на Литейную – народу! Идет по улице колонна рабочих. Над головами – красное знамя. Пристроился Гошка к рабочим. Только полез за флажком, как вдруг: