Инспекторы заметили Китибэя и подзывают его к себе.
– Как раз собирался, – говорит Якоб, вытирая руки.
– Идем, пока еще не все работяги тебе в кофе нассали.
Вдвоем они проходят по Длинной улице. У обочины пасутся две беременные оленихи.
– Хорошая отбивная, – замечает Ауэханд. – К рождественскому обеду.
Доктор Маринус и раб Игнаций поливают грядки с дынями.
– Сегодня опять пекло, доктор, – говорит Ауэханд через забор.
Маринус не удостаивает его взглядом, хотя наверняка слышал.
– Со своими учениками он вполне любезен, – сообщает Ауэханд. – И со своим красавчиком-индусом, и когда Хеммей валялся при смерти, он был просто воплощенная доброта, мне ван Клеф рассказывал. А когда его ученые друзья притаскивают ему какой-нибудь редкий сорняк или дохлую морскую звезду, только что хвостом не виляет. Почему же с нами он такое Лихо Одноглазое? В Батавии даже французский консул – не кто-нибудь, а французский консул! – называл его «un buffalo insufferable»[2].
В горле Ауэханда словно что-то скрипит.
У Перекрестка собирается бригада грузчиков, чтобы перенести на берег железные чушки. Заметив Якоба, они, как водится, начинают подталкивать друг друга локтями, переглядываться и пересмеиваться. Он сворачивает в Костяной переулок, чтобы не идти мимо них.
– Не отпирайся, тебе нравится такое внимание, господин Рыжий, – подначивает Ауэханд.
– Не нравится, – возражает Якоб. – Совсем не нравится!
Свернув на улицу Морской Стены, конторщики добираются до Кухни.
Под сенью кастрюль и сковородок Ари Гроте ощипывает какую-то птицу. Раскаленное масло шипит и брызжет, горка блинчиков растет на глазах, кислые яблоки и совершивший далекое морское путешествие круг эдамского сыра поровну разделены меж двумя длинными столами. За столом работников сидят Пит Барт, Иво Ост и Герритсзон; старший писарь и Кон Туми, плотник, питаются за офицерским столом. Поскольку сегодня среда, Ворстенбос, ван Клеф и доктор Маринус завтракают наверху, в Комнате с эркером.
– А мы тут гадаем, куда вы подевались, – говорит Гроте.
– Приступим к трапезе, маэстро! Для начала – жаркое из соловьиных языков, – объявляет Ауэханд, тыча пальцем в черствый хлеб и прогорклое масло. – Затем пирог из перепелов с ежевикой, артишоки в сметане, а на десерт – айва и пирожные со взбитыми сливками и лепестками белых роз.
– Шутки господина А. всегда свежи, – произносит Гроте, – они так украшают наши унылые будни.
Ауэханд приглядывается к нему:
– Это вы не фазану ли в зад залезли?
– Зависть – один из семи смертных грехов, – укоряет кулинар. – Верно, господин де Зут?
– Так говорят. – Якоб вытирает с яблока брызги крови.
– Мы тут вам кофейку взбодрили. – Барт ставит на стол чашку. – Вот, свеженький.
Якоб смотрит на Ауэханда, тот корчит рожу: «Я предупреждал!»
– Спасибо, господин Барт. Я, пожалуй, воздержусь.
– Мы специально для вас готовили! – уговаривает выходец из Антверпена.
Ост зевает, раззявив пасть во всю ширь. Якоб отваживается на шутку:
– Тяжелая ночка?
– А то как же! До зари контрабанду возил и грабил родимую компанию, верно?
– Откуда мне знать, господин Ост. – Якоб разламывает ломоть хлеба.
– Я думал, вы все ответы знаете заранее, еще до того, как на берег высадиться.
– Вежливость, – остерегает на своем голландском с ирландским оттенком Туми, – это крайне…
– Это он тут расселся и нас всех судит! Кон, ты и сам так думаешь.
Осту единственному хватает отчаянности лепить правду-матку новому писарю в лицо, не заботясь прикрываться воздействием грога, но Якоб знает, что даже ван Клеф считает его шпионом Ворстенбоса. Все ждут, чтó он ответит.
– Господин Ост, чтобы набирать матросов на корабли, поддерживать численность гарнизонов и выплачивать жалованье десяткам тысяч служащих, в том числе и лично вам, Компании необходимо получать прибыль. А торговым факториям необходима отчетность. В бухгалтерских книгах Дэдзимы за последние пять лет черт-те что творится, настоящий свинарник. Обязанность господина Ворстенбоса – дать мне распоряжение разобраться в этих книгах. Моя обязанность – выполнить приказ. Почему из-за этого вдруг я становлюсь Искариотом?
Никто не снисходит до ответа. Петер Фишер жует с разинутым ртом.
Ауэханд подцепляет хлебом квашеную капусту.
– Сдается мне, – замечает Гроте, выдергивая из фазана внутренности, – весь вопрос в том, как поступит управляющий, если в ходе этого… разбирательства… ему попадутся какие-нибудь… несоответствия. Пальчиком погрозит: «Ай-яй-яй, не шалите больше, детки», – или от души надает розгами по филею? Или с должности снимет и упрячет в тюремную камеру в Батавии…
– Если…
Якоб хочет сказать «если вы ничего не нарушали, вам бояться нечего», но удерживается: правила насчет частной торговли нарушают все присутствующие.
– Я не…
Якоб хочет сказать «духовник господина Ворстенбоса», но снова удерживается.
– Вы пробовали его самого спросить?
– Рылом я не вышел, – отвечает Гроте, – хм… вышестоящих допрашивать.
– Значит, вам придется подождать – сами увидите, что решит господин Ворстенбос.
«Неудачный ответ, – немедленно понимает Якоб. – Я как будто намекаю, что знаю больше, чем говорю».
– Ав-ав, – негромко произносит Ост. – Тяф!
Смех Барта вполне может сойти за икоту.
Яблочная кожурка сползает с ножа Фишера идеальной спиралью.
– Мы можем ожидать вашего визита в контору чуть позже? Или вы продолжите разбирательство в пакгаузе Дорн, вместе со своим другом Огавой?
– Я буду делать то, что прикажет управляющий. – Якоб слышит, словно со стороны, свой голос на повышенных тонах.
– О-о? Никак, я задел больной зуб? Мы с Ауэхандом всего лишь хотели узнать…
– Я разве хоть слово сказал? – спрашивает Ауэханд, обращаясь к потолку.
– …будет ли нам сегодня помогать так называемый третий писарь.
– Просто писарь, – поправляет Якоб. – Не «третий» и не «так называемый», равно как и вы не начальник канцелярии.
– Да ну? Стало быть, вы таки обсуждали с господином Ворстенбосом вопрос будущих назначений.
– Подобает ли нам препираться? – вмешивается Гроте. – Какой пример для низших сословий!
Хлопает перекошенная кухонная дверь, и входит Купидон, слуга господина управляющего.
– Что тебе надо, собака черномазая? – спрашивает Гроте. – Тебя уже покормили.
– Велено передать господину де Зуту: «Управляющий приказывает вам явиться в Парадный кабинет».
В глубинах вечно заложенного носа Барта зарождается и тут же умирает смех.
– Я ваш завтрак сберегу. – Гроте отрубает фазану лапки. – Не извольте беспокоиться!
– Мальчик, к ноге! – шепотом командует Ост невидимому псу. – Сидеть, мальчик! Мальчик, фас!
– Кофейку, всего один глоточек! – Барт протягивает чашку. – Подкрепить силы, ага?
Якоб встает, собираясь уходить.
– Меня не слишком привлекают… дополнительные ингредиенты.
– Не, на диету садиться вас никто не заставляет, – недоуменно бурчит Барт.
Племянник пастора ударом ноги выбивает чашку из рук Барта.
Чашка разбивается вдребезги о потолок; черепки сыплются на пол.
Зрители в изумлении; Ост прекращает тявкать; Барт промок насквозь.
Якоб и сам себе удивился. Он заталкивает хлеб в карман и уходит.
* * *
В Кунсткамере – преддверии Парадного кабинета – стоят на полках штук пятьдесят-шестьдесят стеклянных бутылей, прикрученных проволокой на случай землетрясения. В бутылях выставлены разнообразные твари из всех уголков некогда необъятной империи под названием «Объединенная Ост-Индская компания». Защищенные от разложения спиртом, свиным пузырем и свинцовыми пломбами, они свидетельствуют не столько о том, что всякая плоть обречена – кто в своем уме способен надолго об этом забыть? – а скорее о том, что бессмертие дается дорогой ценой.
Заспиртованная ящерица-дракон из города Канди чем-то неуловимо похожа на отца Анны. Якоб вспоминает историческую встречу с этим господином в гостиной его дома в Роттердаме. За окном громыхали проезжающие экипажи, фонарщик зажигал фонари.