Старый Ошер, отец, долго ворочался в кровати. После неприятного разговора с сыном сон долго не решался туманить тревожные мысли в голове родителя. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как он запретил сыну то, что тот делал так, как во всей Иудее не мог никто. Ещё в детстве Арик пугал отца странными вопросами. К примеру, вымажут глиной работники стену дома, а мальчик пристаёт к нему с вопросами: «Пап, а что ты видишь на стене?» или «Когда можно освободить его?» На непонимающий тревожный взгляд в ответ мальчик говорил: «Вот здесь – ребёнок тонет в реке, а его сестра с берега тычет в него длинной палкой», или «Тут – старик со сломанной ногой. Его завалило грудой камней, которую он приготовил для пристройки дома, а когда сел отдохнуть рядом, молодая жена свалила на него кучу булыжников. Три года прошло уже. Душа его мечется, на людей нападает. Надо освободить её. Можно я нарисую?»
Какими страшными глазами смотрел в такие мгновенья Ошер на ребёнка! Какими молениями и увещеваниями не отвращал его от любимого дела. Все эти годы он жил в постоянном страхе за сына, за себя, за всех, с кем соприкасались руки Арика. Поэтому, когда Моше принёс в дом вещи, данные ему тетрархом, отец сперва категорически отказался спать в одних стенах с этими вещами. В продолжение серьёзной беседы он напомнил историю о девочке, которая бросилась в пропасть с портретом брата, руки Арика, и о бродяге, на плече которого он нарисовал тигра, а наутро бродяга был обнаружен мёртвым, с болтающейся головой на клочке кожи разодранной шеи.
– Сынок, сынок, – уговаривал Ошер, – Не надо нам этих 1000 драхм. Вспомни, как твоя мама сошла с ума, когда ты нарисовал себя чёрным человеком. Подумай, не польза, а вред людям от твоих картинок. Ты слишком хороший художник, чтобы рисовать.
– Отец, ведь я обещал самому тетрарху Героду Антипе.– голос сына сильно изменился за один день. Тон и громкость его стали ниже.– Я его слишком сильно уважаю, чтобы отвергнуть.
– Ну, давай я схожу во дворец к тетрарху (он мне не откажет, я точно знаю) и поговорю с ним. Он человек мудрый и внимательный. Он должен понять, чем рискуем все мы.
– Отец, перестань! Может быть, он тебя и выслушает, и поверит, но от своих намерений не откажется.
– Нет. Он знает, на пороге каких изменений стоит Иудея. Сделать, что он просит – значит – отринуть грядущее.– взволнованно говорил Ошер.
– Что ты говоришь? Что значит, на пороге изменений? – сын говорил насторожённо.
– Слышал ты про знаменитого Иоханаона? Это он возвещает процветание Иудее. Это он сказал, что за ним идёт Человек, который перевернёт сознание человечества, изменит мир.
– Я слышал о нём. Но не думаю, что это повлияет на решение Антипы. Кроме того, они хорошо знакомы. Антипа много времени проводит с ним. Но, говорят, что Иоханаона невзлюбила супруга Антипы, Иродиада. Под её властью тетрарх приказал не выпускать Иоханаона из города.
– Вот. Видишь, какая сложная обстановка. Не исполняй воли Антипы. Или обожди немного.
– Отец! Я не могу. Я обещал. Прости, но эту работу я выполню вопреки твоей воле. Не сердись. Всё будет хорошо.
С этими словами Моше взял теплящийся огарок и скользнул в дверной проём своей комнаты, чуть было не задев макушкой притолоки…
И вот сейчас отец был в растерянности, что ещё принесёт им работа Арика, кроме большого куша? Он вдруг неожиданно вспомнил, как держал его над ямой, полузаполненной грязью, там, на Алкедамском поле, как крупные ручьи чёрной слизи вытекали изо рта и ноздрей холодного тельца, как…
Неожиданно резкий холодящий крик раздался из комнаты сына. Ошер, будто и не спал, резко сел на кровати, приходя в себя, а затем, не дожидаясь повторения, ринулся на замерший вдруг вопль ребёнка, как старый, но ещё жилистый барс. В проёме двери он увидел нож, лежащий на полу, и машинально подобрал его. Вбежав к Арику, Ошер замахнулся… и уронил случайное оружие. Ужас сковал его. Арик сидел, поджав ноги, в углу на полу и держался одной рукой за шею, а указательным пальцем другой тыкал в сторону холста, не отводя расширенных глаз и повторяя: «Смотри, смотри… Ты видишь?» Ошер ничего не увидел. Он обхватил сына руками, сильно прижал к себе, и слёзы брызнули из его глаз.
Когда Арик успокоился, то рассказал отцу о том, что произошло. Он долго смотрел в картину, пытаясь с помощью своего бесценного дара уловить контуры и силуэт будущего изображения. Постепенно очертания будущего наброска были отмечены в воображении художника. Но этим дело не закончилось. Видение становилось всё более явным. В какой-то момент Арику вдруг показалось, что видение оживает и становится объёмным. Потом оно приняло реальные очертания, посмотрело на Арика и стало вылезать из картины. Арик увидел большую седую бороду, нос в оспинах, бледное лицо в коричневых пятнах, мутные, жёлто-голубые глаза. Он невольно закричал. Потом появился отец.
Ошер поднял с пола нож и всадил его в холст. Вокруг разреза мгновенно выступила розово-коричневая слизь, но тут же впиталась.
Пришлось заштопать холст, наложить грунт. Видение осталось в памяти Моше. Он начал. Работа, как говорится, закипела. Больше таких историй не повторялось. Проблем не было, пока не наступил последний день. Отец вошёл в комнату сына, когда тот немигающим взглядом смотрел в глаза своего персонажа и шептал. Что-то из его слов можно было разобрать: «Да, господин!.. А если он будет сопротивляться… А за что… Но он ведь ничего не сделал… Понятно… Будет сделано…» Потом тем же взглядом уставился на ошарашенного Ошера, улыбнулся и оскалился одновременно и бросился на отца, схватив нож со столика. Естественным движением старика было отстраниться и махом захлопнуть дверь. За ней послышался глухой и сильный удар, стон, стук упавшего тела и что-то ещё напоминающее чавканье. Отец осторожно приоткрыл дверь и увидел сына на полу. Нож воткнулся в дверь глубоко. Рука, видимо, соскользнула с рукояти и прошлась по лезвию. Кровоточащая рука была откинута далеко назад, и кровь из раны капала на картину и быстро впитывалась холстом, вся, без остатка.
СТАТЬЯ ТРЕТЬЯ
– Здравия желаю, товарищ генерал-майор!
– Проходи, капитан. Ты порадуешь, или мне придётся огорчить?
– Извините, Фёдор Иванович, не совсем понял…
– Калмыкский сайгак тебе Фёдор Иванович! Ты что, Динцов, думаешь, если у нас в стране полтораста миллионов человек, то ничего страшного, если лишних пять пришибут!
– Товарищ генерал-майор! Мы работаем…
– Вижу, чем вы работаете. Вон какие ряхи с мамонами наели. Скоро портупею новую заказывать, чтобы брюхо держала. Как ни зайдёшь, то шаурму точат, то беляши трамбуют.
– Прошу извинения. Такого больше не повторится!
– Ещё бы, повторилось, помните, с участковыми у нас всегда недобор.
– Но и оперов хороших с мышкин хвост.
– Что?! Так, хороший опер, расскажи-ка мне, почему такая криминогенная обстановка в районе, где работают такие хорошие опера? Почему уже пять зверски изуродованных трупов, а дело с мёртвой точки ни на мышиный хвост не сдвинулось? Кто виноват, так сказать, и что делать? Извечные вопросы для литературы и для вашей опергруппы. Две недели прошло с первого убийства, а мне пока ещё не известны ни списки подозреваемых, ни планы оперативной работы. Пойми ты: ни-ка-ких результатов работы. Что сделать? Чебуречные что ли вблизи отдела закрыть или, может, мне самому с Шариком на пару заняться этим серийником. Мне, поверь, на свою ж… жизнь вазелина не хватает. Ты должен знать, как в Главке реагируют на незакрытых маньяков. А наш ритуальщик ещё цветёт и пахнет. И мы ему как шавки у пельменной… Что по делу есть?
– По-… по какому?
– По делу беременного хомячка!
– По… по какому хомячку?
– Твою!.. оперативную работу! По делу маньяка, …э-э-э «Десяти заповедей». Так, кажется, его уже кличут в народе?