– Пошли, пошли, завтра договорим. Нам и контракт подписывать завтра, и еще кое-какие дела обсудить надо.
Алевтина с трудом поднялась из глубокого кресла и послушно побрела за Степаном.
В приемной сидела Марго и нервно складывала в стопку бумаги.
– До свидания, – улыбнулся Остапов.
Чушкина напряженно кивнула. Степан взял Веревкину под локоть, и они вышли из кабинета.
Марго кинулась следом, забыв о непреложном правиле «закончил работу – поставь дверь на сигнализацию». Не до этого было. Она самым пошлым образом бросилась следить за парочкой. Шеф довел пьяную мерзавку до гостиничного номера, который находился на верхнем этаже здания, манерно поцеловал той руку и удалился. Увидев, что шеф возвращается в офис, Чушкина рванула назад и сайгаком понеслась на свое рабочее место.
Алька ввалилась в номер совершенно не готовой к отдыху. Хотелось продолжения банкета. Остапов ушел, Марго странная какая-то, Подберезкина не было видно с обеда, а больше она никого в «Сатори» не знала. Оставалось одно – ехать к Свете Пустозвоновой.
Веревкина окинула себя в зеркале долгим и внимательным взглядом. Очень хотелось накрасить губы, Москва все-таки! Но непонятно было, куда задевалась помада, а разыскивать ее не было сил. Вздохнув, она взяла сумку и отправилась к электричке, чтобы ехать к Светке. Благо, «Сатори» находилась недалеко от станции пригородных поездов.
Глава 4
С подозрением поглядывая на нависшую над ним пьяную толстую девицу, мужчина пытался сосредоточиться, глядя в газету «Спорт-экспресс». Его очень интересовало, как объяснит Леонид Слуцкий причину провала сборной на чемпионате Европы. Об этом в газете была пространная статья, прочитать которую у него не было никакой возможности. Из-за этой пьянчужки. Она стояла около его места и назойливо мешала: пыталась ему что-то рассказывать, заглядывать в газету и, в довершение ко всему, начала громко икать. Выдержать такое было свыше сил, и он встал, уступив ей место. Девица сразу же плюхнулась на освободившееся сиденье и стала приставать с разговорами к человеку, сидящему у окна.
– Вы знаете, какое вино мы пили с моим… – она пожевала губами, будто пробуя слово на вкус, – бойфрендом?!
Девушка стыдливо захихикала.
– Правда, он еще не знает, что он мой бойфренд. Вы ему тоже не говорите. Так вот, мы пили розовое Беринджер Зинфандель Розе. Оно нежное, дружелюбное и румяное! А вкус..
Она попыталась откинуть голову назад, но быстро вернула ее в исходное положение.
– Там ваниль, малина, слива. А еще мы пили херес. Знаете, что такое херес? – она медленно повернула голову, окидывая внимательным взглядом пассажиров. – Это крепленое испанское вино, такой дамский коньяк с привкусом подвяленного винограда, миндаля и грецких орехов. А еще мы пили…
Но узнать, что они пили еще, не представилось возможным, ибо девица замолчала и, наклонившись вперед, стала что-то высматривать в окне. На улице смеркалось, и в вагоне зажегся свет. Народ, замученный небывалой жарой и духотой, маялся, с ненавистью поглядывая на болтушку. Пауза в ее монологе была встречена с облегчением. Вдруг пьянчужка расхохоталась, глядя в окно, затем показала своему отражению язык, кукиш, подмигнула ему и, откинувшись на сиденье, захрапела.
Народ загомонил.
– Вот ведь, молодежь пошла, ни стыда, ни совести. Зенки зальют, и трава не расти. Ну ладно бы мужик был, им на роду написано ханку жрать, а то баба, да еще и молодая, – заговорила тетка в стоптанных сандалиях, надетых на коричневые хлопчатобумажные носки.
– И не говорите, а про вино-то как рассказывала, как про ребенка. Видать алкоголичка, даром, что не старая.
– Да им-то сейчас что? В наше время такого не было, тогда ее быстро бы в вытрезвитель замели. А теперь? Олигархи проклятые травят их наркотиками, да пойлом дешевым. Слышали, чего говорила-то? И малина там, и слива, и виноград гнилой.
– Да не гнилой, а подвяленный, – вмешался в разговор мужчина со «Спорт-экспрессом» в руках.
– А вы, мужчина, лучше бы вообще молчали! Смотри, за своих, за алкашей, заступляется, – не унималась бабка в носках. – Что и говорить, рыбак рыбака видит издалека.
– Да ты что, старая, офонарела?! – мужчина перешел на фальцет. – На себя посмотри, чмо.
Бабка закричала, народ радостно заржал, мужчина вскочил и направился к выходу. А виновница возникшего переполоха Алевтина (а это была она) преспокойно спала и видела волнующие сны. Объектом ее снов был не кто иной, как Степан Аркадьевич Остапов собственной персоной. Он целовал Альке ручки, она жеманно смеялась и предлагала ему зайти к ней в номер «на чашечку кофе».
Остапов смущался, краснел и уверял Веревкину, что «он не такой», но все же зашел. Алька принялась метаться и говорить, чтобы Степан ее не трогал, потому что она не готова. В это время к ним заглянули невесть откуда взявшиеся Березкин и Марго. Алька рухнула перед ними на колени, сложив молитвенно руки, и в отчаянии приговаривала: «Не виноватая я!».
Березкин вдруг стал множиться и кричать на нее: «Еще раз выкинешь подобный фортель, и я тебя уволю!». Алька попыталась что-то сказать, но ее никто не стал слушать. Размножившиеся Березкины бегали вокруг нее хороводом и кричали: «Уволим, уволим!».
И тут Алевтина проснулась. В вагоне было темно и пусто. То есть совсем пусто – ни души. Электричка стояла, и, похоже, уже давно. Аля пару минут посидела, с трудом соображая, где находится. И вспомнила, как с Остаповым пила вино, как, по всей вероятности, напилась, а потом поехала к Пустозвоновой за продолжением банкета. На душе стало мерзко и тревожно.
Алька нащупала свою сумку и только решила выбираться на волю, уже взялась за ручку двери, как с той стороны услышала леденящий душу стон. Она приросла к полу. Немного постояла, прислушиваясь.
«Показалось, – решила она. – Пить надо меньше».
В эту же секунду стон повторился, следом раздались приглушенные голоса:
– Говорил я тебе, что он гнилой. Говорил. Ну так ты же у нас самый умный! Распространителя он подогнал, называется. И куда теперь твоего распространителя девать, а?
– Да выбросим его с поезда, всего-то и делов, – виновато пробубнил второй голос.
Снова раздался надрывный звук, от которого у Альки пробежал мороз по коже.
– Отпустите меня, ребята, – тихо прошелестело откуда-то снизу. – Я никому ничего не скажу.
– Замолчи, скотина. Раньше надо было думать, – раздались звуки удара, сдавленные мольбы, снова удары.
Альку накрыла волна паники: она метнулась к окну, стала лихорадочно дергать раму, но та не поддалась, тогда она ринулась ко второму спасительному выходу. Но не успела. Грохнула дверь вагона, и голоса зазвучали громче, совсем рядом.
Недолго думая, она нырнула под сиденье и попыталась сжаться в комок. Тело было великовато для того, чтобы полностью укрыться под скамейкой, и Алька в который раз за сегодня пожалела о том, что она толстая.
– Что, готов? – по-деловому спросил тот человек, который вычитывал своего подельника за «подогнанного» ненадежного распространителя.
Тот по-бабьи охнул:
– Готов! Мертвее не бывает. Нужно побыстрее от него избавиться. А то застукают, сейчас обход будет.
– Да не ной. Выкидываем его и смываемся, – вступил в разговор третий. Голос был высокий, визгливый. Несмотря на бравурный, нарочито грубый тон, Але показалось, что человек напуган.
Она представила себе здоровых мужиков с бритыми затылками и ручищами, похожими на кувалды. Правда, тот с тонким голосом никак не мог соответствовать нарисованному ею образу. «Скорее всего, он толстый и рыхлый. Небось, пиво пьет, и от избытка женских гормонов так визжит», – подумалось ей.
Алька от ужаса, казалось, перестала дышать, ей хотелось закрыть рот ладонью, чтобы случайно не вскрикнуть. Но руки были заняты – прижимали к себе сумку, а значит, рта ими не закроешь – страшно пошевелиться. Поэтому она еще крепче прижала к себе ридикюль и зажмурилась.