– Нет, это не в нашей компетенции… – заартачился Синицын. – Как мы его повезем? Где документы? У нас его не примут. Лучше вы определите пацана в вашу детскую комнату полиции.
– Ты не понял меня, Синицын! – капитан нахмурил брови. – Детская комната? Есть такая! Вон там, по коридору, третья слева. Она просто так называется. Там журнал лежит, куда мы заносим адреса разных малолетних хулиганов. И всё. Как мы его туда запишем? А находиться долго здесь детям не положено. Понял?
– Нет. Мы не обязаны вести его в детский дом! – Синицын явно не хотел связываться с этим делом.
Капитан подошел к нему вплотную, ноздрями втянул воздух. Поморщился.
– Синицын! Ты же не хочешь, чтобы у тебя на работе начальство узнало, что ты нетрезвым ездишь на вызовы? А?
– Не хочу… – пробормотал обескураженный врач.
– Ну, так бери пацана и дуй в детдом. Надеюсь, знаешь куда. А там сообщи, что за ним скоро приедут родители. Милиция их найдет и вызовет. Понял, Синицын?
– Понял…
– Ну, и лады!
– Бумагу какую черканите, капитан! Хоть не с пустыми руками мы пацана пристраивать поедем.
– Сделаю!
Капитан сел за стол, взял лист бумаги, написал несколько строк, шлепнул квадратным штампом и отдал его санитару. Синицын с удовлетворением прочел текст, хмыкнул, кивнул своему помощнику.
– Забирай его! Повезем в детдом. Дорога не близкая, километров 50 пилить.
Когда за врачами и мальчиком закрылась дверь, из коридора вышел лейтенант Востриков.
– Нашел, товарищ капитан! Пробил машину, выскочил адресок. Из Москвы они, живут на Берсеневской набережной. Фамилия родителей – Савельевы. А где пацан?
– Санитары повезли в детский дом. Завтра с утречка сдадим смену, меня подбросишь домой, а потом сгоняешь на своем «Жигуленке» в Москву. По адресу. Магарыч не забудь с этих идиотов родителей взять. Адресок записал?
– Так точно! Бумажка у меня в кармане.
– Ну и славно. Уф… отбоярились.
Вот так я и попал в этот детский дом. Санитары едва уговорили толстую тетку, которая дежурила в ту ночь, тыкали ей в лицо бумажкой от мента, клялись божились, что завтра за мной родители приедут. Я спустя несколько дней узнал, что когда утром Козлов и Востриков поехали с дежурства домой, в их машину на полной скорости врезался самосвал с пьяным водителем. «Жигули» сгорели вместе с полицейскими.
Меня завели в большую комнату, где спали дети, положили на голый матрац. И я вскоре уснул. Только через пару дней заведующая детским домом приказала меня постричь наголо, мне выдали специальную одежду, а мою куда-то дели. Я понимал, что папа и мама никогда не приедут за мной. Я ждал только бабушку Клаву, мать моей мамы. А у папы не было родителей. Однажды на мой вопрос, где же они, мама с серьезным лицом сказала мне, что папа жил в детском доме. Я не понимал, что такое детский дом, спросил маму. Но она прекратила разговор, сказала, что мне лучше не знать. И вот теперь я узнал, что такое детский дом… Так… пора бы мне делать свой ход. Но времени еще много, может, Лена вернется в зал?
Саша сделал очевидный ход, перевел часы. Противник двинулся королем в центр доски, что тоже легко просчитывалось. Вот теперь начиналось самое главное. Юный шахматист бросил взгляд в зрительный зал. Лены на ее привычном месте не было. Саша нервно заерзал на стуле, несколько раз провел ладонью по волосам ото лба до затылка. Журналисты знали – это явный признак волнения Савельева. Еще бы – на кону стояли не только титул гроссмейстера, выход в турнир на первенство мира, но и гарантированные сто пятьдесят тысяч долларов, первый приз соревнования. В пресс-центре кипели страсти, заключались пари на исход партии. Многие авторитеты ставили резюме: атака белых авантюрна и должна заглохнуть. Однако при этом черные должны были делать единственно правильные ходы, пройти по краешку пропасти и не оступиться, не качнуться, не сплоховать. Саша поднял руку, чтобы сделать важнейший ход. Зал замер. Многие видели, что у атаки белых есть две возможности. Какую из них выберет шахматный вундеркинд? В полной тишине было слышно, как скрипит новенький ботинок на ноге противника Савельева, когда тот, сидя на стуле, нервно совершает быстрые покачивания коленом вверх-вниз. Но Саша медленно отвел руку от своих фигур, бросил взгляд в зал и снова задумался…
– Кого они притащили, эти долбаные санитары? Ни документов настоящих, ни имени, ни фамилии! Ты хоть спросила, из какого отделения «Скорой» они? Нет? Ну, так сама бери этого немого к себе домой и воспитывай! Как я его оформлю? Подобрали на улице беспризорника? Подкидыш! Меня за это по головке не погладят! Ты понимаешь?
Заведующая детским домом с полчаса орала на толстую дежурную, принявшую ночью бессловесного ребенка. Рядом с женщиной на стуле сидел Саша и угрюмо смотрел в пол. Дежурная оправдывалась.
– А что мне делать было, Зинаида Васильевна? Выкидывать пацана на улицу? Врачи «Скорой» уверяли, что на следующий день за ним приедут родители. Полиция обещала.
– Где эти родители? Уже четвертый день пошел! Если бы озаботились, спохватились, давно бы отыскали! Или хотя бы заявили в розыск. Если порядочные, нормальные люди. А этот… весь поцарапанный, рубашка порвана. Смотрит волчонком! Явно больной. Может, папаша и мамаша алкоголики. Да не может, а скорее всего! Врачи сказали, что он слышит?
– Да…
– Значит, не глухонемой! Черт его знает, что с ним? Поеду к начальству, докладывать, ставить его к нам на учет. Возни сколько, ты не представляешь! Это тебе не отказники из роддома. Там есть подпись мамаши и всё! А здесь? Звонила в отделение, где писульку врачам дали. Так вот. Те два дежурных, что приняли пацана, на следующее утро погибли в автомобильной аварии. Сгорели в машине. Самосвал с пьяным водителем в них въехал. Откуда они приняли пацана – никто не знает. В журнале не отмечено! Всё, привет! Тут Шерлок Холмс должен искать концы. А какие шерлоки служат у нас в полиции – ты сама знаешь без меня! Тьфу!
Подчиненная растерянно топталась на месте, часто вытирая пот с лица. Она уже сильно жалела, что в ту ночь смилостивилась и уступила врачам.
Боялась, что своенравная Зинаида Васильевна просто выгонит ее с работы. И тогда чем ей, одинокой мамаше, будет кормить двух своих девочек? В этом небольшом городке так тяжело было с работой. Многие уехали в столицу в поисках лучшей доли.
– Значит так, Прохорова! – заведующая встала из-за стола. – Определяем его в младшую группу. К глухонемым. А там видно будет. Может и заговорит потом. Посматривай за ним, чтобы никого не обижал. Или чтобы его не лупили старшие. Поняла?
– Да, Зинаида Васильевна! – в голосе работницы появились нотки радости.
– Всё! Я к начальству поехала.
Директриса вышла из-за стола, обдав Сашу запахом каких-то резких, отвратительных духов. Позже, учуяв этот запах у представительниц прекрасного пола, мальчик отходил подальше от них.
Прохорова взяла мальчика за руку и повела по коридору. Дети из разных комнат с интересом смотрели на новенького. Каждый раз для них это было событием в череде будничных, однообразных дней. Саша еще не знал, что самыми главными событиями были приезды новых потенциальных родителей, которые смотрели на детей и выбирали, кого бы усыновить или удочерить. И самые горькие слезы проливались после их ухода. У Прохоровой каждый раз при этом сжималось сердце, ей хотелось не просто плакать, а рыдать, выть по-волчьи. Настолько горьки были эти детские слезы…
Глава 2-я. Лена
Лена быстро шла по улице со злым выражением на красивом лице. Прохожие останавливались, недоуменно оглядывались на девушку. Два человека спросили, что с ней случилось, но она отворачивалась, ускоряла шаг. Несколько раз она прикладывала правую руку за куртку, и со стороны могло показаться, что у девушки болит сердце. Но это было не так. Лена сжимала рукой свои очки в очень красивой современной оправе, которые лежали во внутреннем кармане. При этом она тихо разговаривала как будто сама с собой, задавала вопросы и отвечала на них.