Мачу-Пикчу неприступен с двух сторон: с одной его защищает пропасть глубиной метров триста, с другой — узкое ущелье с обрывистыми краями, соединяющее его с «молодым холмом»; с наиболее уязвимого края его защищали построенные в несколько рядов воины, что чрезвычайно затрудняло штурм с этой стороны, а в южном направлении расположены обширные оборонительные сооружения, к тому же естественное сужение холма в этом месте затрудняет проход. Если, кроме того, учесть, что холм обтекает бурная Вильканота, легко увидеть, как тщательно первые поселенцы выбирали место для своей крепости.
На самом деле не так уж и важно, каково было происхождение города, в любом случае лучше предоставить дискутировать об этом археологам; важно и очевид но другое: то, что мы встречаемся здесь лицом к лицу с чистейшими проявлениями самой могущественной туземной цивилизации Америки, не испорченной контактами с цивилизацией победителей и полной бесценных сокровищ памяти, хранящихся среди ее мертвых стен, среди построек, погубленных тоской по бытию, окруженных потрясающим пейзажем, который служит им необходимой рамкой, чтобы привести в восторг мечтателя, бесцельно блуждающего среди этих руин, или преисполненного практицизма североамериканского туриста, запечатлевающего представителей выродившегося племени, которых он видит во время своего путешествия и не понимает разделяющего их нравственного расстояния, поскольку все это — очень тонкая материя, которую может оценить лишь наполовину туземная душа южноамериканца.
С собора впервые после землетрясения разносится звон Марии Анголы — знаменитого колокола, числящегося среди самых больших в мире и отлитого, как повествует предание, с добавлением 27 килограммов золота. Кажется, колокол был принесен в дар некоей знатной, дамой по имени Мария Ангуло, но имя оказалось слишком благозвучным и сохранилось в сегодняшней форме.
Колокольни собора, разрушенные землетрясением 1950 года, были восстановлены за счет правительства генерала Франко, и в знак признательности оркестру отдали приказ исполнить испанский гимн. Прозвучали первые аккорды, и красная шапочка епископа стала красной как кровь, а руки его задвигались, как у марионетки: «Прекратите, прекратите, тут какая-то ошибка, — говорил он под негодующие звуки волынки. — Два года работы — ради этого?!» Оркестр — уж не знаю, с какими намерениями, — начал исполнять республиканский гимн.
Вечером из собора появляется Повелитель Землетрясений — темно-коричневое изображение Христа, которое проносят по всему городу, посещая главные храмы. Бездельники соревнуются, осыпая статую пригоршнями растущих по склонам близлежащих холмов цветов, которые местные жители называют нукчу. Ярко-красные цветы, отливающая бронзой фигура Повелителя Землетрясений и серебристый алтарь делают шествие похожим на языческий праздник, чему способствуют разноцветные одежды индейцев, которые по такому случаю надевают свои лучшие традиционные костюмы — выражение культуры или типа жизни, еще считающейся с живыми ценностями. С ними резко контрастируют индейцы в европейских костюмах, которые с хоругвями в руках возглавляют шествие. Усталые и жеманные лица напоминают облик тех, кто, ослушавшись призыва Манко II, склонились перед Писарро, предпочтя вырождение гордости независимого народа.
Из толпы низкорослых индейцев по ходу колонны время от времени показывается светловолосая голова североамериканца, который в своей футболке и с фотоаппаратом в руках похож (и так оно и есть) на корреспондента из другого мира в этой индейской резервации.
То, что некогда было пышной столицей империи инков на протяжении многих веков, сохранило — просто по инерции — присущий ему блеск. Новые люди бахвалились ее богатствами, но сами они оставались теми же самыми и в итоге не только сохранились, но и приумножились за счет эксплуатации золотых и серебряных рудников, только теперь Куско уже не был «пупом земли», а скорее безымянной точкой на ее периферии, и сокровища уплывали в новую метрополию по ту сторону моря, чтобы придавать пышность другому императорскому двору; индейцы не обрабатывали бесплодную землю с прежним усердием, и конкистадоры тоже не собирались привязывать себя к земле, в поте лица борясь за хлеб насущный, а предпочитали сколачивать себе состояние в героических походах или простым грабежом.