Воспользовавшись своими бесшумными парусами, «Ноордерлихт» осторожно приблизился к голубым китам. А мы сгрудились на борту, повисли на правом фальшборте и не могли оторваться от этих широких блестящих тел эфиопского оттенка устрашающей красоты, которые двигались среди глубинных устоев мира, не зная никаких преград.
Потом, сидя в кают-компании, воспарившие духом на самый топ грот-мачты, с сердцами, наполненными благоговением, мы разглядывали на экранах компьютеров фотографии китов. Сверкающие столбы соленых брызг, широкое чело, исполненное спокойствия, роговые усы, крутоверхие головы и горбы, где-то уж совсем сбоку припеку глаз, похожий на жеребячий: неудивительно ли, что столь огромное существо видит мир таким крошечным глазом? И массивное туловище в пятнах, бороздах и морщинах, оканчивающееся горизонтальным плесом.
Леня увеличил на экране хвостовой плавник большого кита, и мы увидели справа полоску, царапину, а слева изрядную покусанность.
— Наш ID 1008! Это же он! — вскричал Леня.
— Не может быть, — говорю. — Как он сюда попал?..
— Да как-как? Проплыл тысячи километров, чтобы встретиться с нами, поприветствовать своего приемного отца, разузнал, что мы плывем, ему сородичи передали ультразвуковым телеграфом — мол, плывут там художники и музыканты, и твой плывет, из Советского Союза, так и передали, из USSR, они же не знают, что случилось. Вот он и приплыл, — сказал Леня, — махнуть мне хвостом.
Глава 19
Мистер Moon
Так день за днем мы двигались прямиком на север, созерцая плоть земли и образы неба, дымящееся море, чистоту горных цепей, высматривая узоры зверей и птиц, пытаясь постичь взаимодействие всего сущего.
Погода тихая, застывшее спокойствие дрожит, колышется, оно оживлено тысячью жизней. Кроме чаек, неотступно летевших вдогонку за шхуной, иногда появлялись над нами как подарок — гагара краснозобая или белощекая казарка.
Нос по ветру держал свирепый поморник: сверкнет в клюве моевки или тупика рыбий хвост — поморник преследует удачливого рыболова, пока тот не выронит трофей.
Крачки, тупики, люрики и гагарки, благодушные чистики, толстоклювые кайры, похожие на маленьких пингвинов, — Андрей с них не сводил влюбленных глаз.
— Андрей, Андрей! Это кто? Пингвины?
— Пингвинов нет в Арктике, — важно отвечал Волков. — Пингвины водятся только в южном полушарии — до экватора!.. Когда вы приезжаете в Антарктику…
— Да! Скажи, скажи, — просил Миша. — Чтоб мы там не облажались!..
— Андрей! А кто там парит над волной?
— Это? Глупыш!
— А это?
— И это глупыш. И это, и вон то!..
Глупыш — тот самый буревестник, воспетый Горьким, символ революции, который гордо реет над седой равниной моря. Глупыш и впрямь реял как-то особенно гордо, покачиваясь из стороны в сторону, то скользя над водой, то внезапно воспаряя в вышину. Минуту назад я видела его за кормой корабля — а он уж точка над горизонтом.
Шелест крыльев приносил Андрею усладу. Его согревало пение птиц.
— А вон та — моевка, с черными полосками на крыльях, — без устали твердил он, поскольку опрометчиво пообещал за три недели выучить Мишу Дурненкова отличать моевку от бургомистра.
Всеми силами Волков пытался разбудить в нас благоговейный трепет перед фантазией Творения.
— Что они там засели в кубрике? — возмущался он, стоя на штормовом ветру, широко расставив ноги в сапогах, весь в вихрях водяной пыли, забрызганный пеной, брови, борода с усами — в снегу. — Почему не выходят на палубу?! ТУТ ТАКОЕ ТВОРИТСЯ, а они уткнулись носами в экраны своих ноутбуков.