Все это выглядело со стороны, как рассказ Хармса, поскольку голубые киты, зеленые доллары, канадские клены и город Монреаль казались нам атрибутами волшебной сказки. А Леня тогда работал терапевтом с окладом шестьдесят пять рублей, в районной больнице, в желудочном отделении. И в свободное время рисовал карикатуры.
Ну, написал — и написал, еще одна завиральная идея художника.
Вдруг через три месяца нам приходит длинное письмо: «То Mr. Leonid Tishkovfrom Canada», на конверте марка с изображением кленового листа. А в письме — сертификат, в котором говорится, что Леня является приемным отцом Голубого кита ID 1008.
«Ваши деньги, — там было написано, — пойдут на нужды организации, на исследование и наблюдение за Голубым китом ID 1008, а также на уход, лечение, сохранение жизни и размножение.
У голубых китов, — они жаловались Лене, — рождается один детеныш в два-три года. Большая редкость — двойни или тройни. В условиях промышленного уничтожения целых видов и продолжения варварской охоты, невзирая на конвенцию 46-го года и мораторий 67-го, в мире совсем не происходит прироста китового населения. Даже неясно, сумеют ли киты оправиться от нанесенного удара судьбы или критический предел уже перейден, и они вымрут, подобно динозаврам. Ведь из десятков тысяч голубых гигантов, еще недавно бороздивших океаны, уцелело всего несколько сотен.
Наши усилия, — сообщали они, — направлены на поддержку биологов и активистов, которые охраняют жизнь всех китов, но ваш кит будет охраняем вдвойне, уж вы, мистер Тишков, не волнуйтесь, ваш кит в надежных руках, в обиду не дадим, папаша, не беспокойтесь!»
К письму прилагалась фотография немного высунутого из бескрайних морских просторов хвостового плавника, слегка покусанного справа и с вертикальной белой царапиной слева. Но нам и этого было достаточно для счастья. Вообще, китов узнают по хвосту — по форме, по узору. Хоть весь Мировой океан обыщи — второго такого хвоста не найти!
У нас еще тогда с Леней не было детей, вот мы повесили эту фотографию в рамочке над кроватью и все глядели на нее, прямо не могли наглядеться.
Потом нам прислали кассету с голосами и песнями китов.
Мы слушали, завороженные.
Казалось, китовое пение затрагивало глубинные вопросы бытия: жизнь в свободном падении или полете. Слов, конечно, не разобрать, сокровенный смысл ускользал и рассеивался. А то немногое, что удавалось ухватить, было неотчетливым и фрагментарным: все, что есть, — это жизнь, они пели, все, что есть, — бытие. Нету никого, у кого бы не было его или оно было, никого, кто бы всем управлял, — никакой судьбы, никакого Бога. Некуда плыть и идти — лишь безвременное бытие, жизнь, которая поет и ликует, заставляя вскипать океан даже в мертвый штиль.
Будто из иных измерений и неуловимых вибраций нарастало и обретало плоть соло, текучее, как река, впадающая в согласный и вольный хор Левиафанов. Подобное оратории или старинному эпосу исчезнувшего с лица Земли поэтического народа, китовое пение длилось часами. Призывная серенада, вакхическая песнь объятий и яростного соития. Брачные пиры. Колыбельная для китенка. Гимны, плачи, псалмы. Молодецкие посвисты взрослых и тучных самцов, собиравшихся в стаи — на состязания или на кормовые поля.
И отдельно — стук сердца кита, с предварительным обращением к Лене, мол, ученые из канадской организации научились выискивать и прослушивать сердцебиение усатых китов.
«Стоит только ему разинуть пасть, — они гордо заявляли, — особенно когда он с открытым ртом проплывает по планктонному морю, — и на целый Мировой океан слышен медленный ритм его пульса!»
В то время нам с Леней часто снился кит ID 1008. Мы свободно плавали — все втроем, — взявшись за плавники.