Еще несколько лет назад, Евгений Васильевич Черносвитов, заканчивая свою книгу «Пройти по краю. Василий Шукшин: мысли о жизни, смерти и бессмертии», пытaлcя честно ответить, прежде всего самому себе, для чего я написал ее? Внутреннюю связь с Шукшиным автор не порывал все последующие годы. Тогда Е. В. Черносвитов писал: «Эта книга вызвана единственной потребностью общения с Шукшиным. Попыткой вновь и вновь пережить что-то подлинное, сокровенное. И наверное, все-таки желанием узнать что-то, что могло быть упущено ранее. Вернее, угадать то, до чего так хотел додуматься Василий Макарович… Да, расшифровать его!
Подойдем и мы к творчеству В. М. Шукшина, его жизни как исследователи-ученые. Сейчас происходит другая «расшифровка» Шукшина – самой действительностью. Что для нас, вступивших вместе со страной в качественно новую социальность, остается в Шукшине без изменения и в наше время? Прежде всего то, что он был мудр, в народном значении этого слова. Только поэтому он был русским философом (в первоначальном смысле этих слов), наряду с такими философами, как Федор Достоевский, Лев Толстой, Николай Бердяев и отец Павел Флоренский. И, как всякий истинный философ, обладающий к тому же даром художественного, образного воплощения своих мыслей, он сотворил свой мир. Больше того, он представил этот мир экранно.
Любой большой писатель (а Шукшин был прежде всего писатель) порождает свой мир. …Гомер, Данте, Шекспир, Сервантес, Диккенс, Гюго, Бальзак, Достоевский, Островский, Тургенев, Чехов… И это или вся Вселенная, или эпоха, или одна страна в конкретно-исторический период, или один большой город… Мир Шукшина – «малая Родина». И населяют этот мир – земляки Василия Макаровича. Но само слово «земляки» берется не в географическом, а философско-этическом и, если хотите, эстетическом смыслах.
Но так уж мы устроены, что все связываем с географией… В Париже во времена Бальзака, жили бальзаковские литературные герои. Герои Шукшина живут на Алтае или приехали оттуда. Предки самих Шукшиных, по родословной Василия Макаровича, пришли на Алтай с Волги («Ты родом-то откуда?» – спрашивает Разин своего «патриарха». Тот отвечает: «А вот почесть мои родные места. Там вон в Волгу-то справа, Сура вливается, а в Суру – малая речушка Шукша. …Там и деревня моя была, тоже Шукша. Она разошлась, деревня-то. …Ажник в Сибирь двинулись которые…» («Я пришел дать вам волю»).
И еще: «Мы от казаков происходим, которые тут недалеко Бий-Катунск рубили, крепость. Это еще при царе Петре было. Оттуда мы и пошли, почесть вся деревня», – говорит Бронька Пупков, герой рассказа «Миль пардон, мадам!» В рассказах Шукшина пункты его географии четко обозначены. Здесь и Сростки, Онгудай («Рыжий»); Березовка («Кукушкины слезы», «Двое на телеге», «Печки-лавочки», «Любавины», «Брат мой…», Завьялово («Капроновая елочка», «Брат мой…»); Лебяжье (шукшинский дипломный фильм «Из Лебяжьего сообщают…», «Земляки»); Красный Яр («Внутреннее содержание», «Выбираю деревню на жительство»). Географические меты находим и в других местах: «В город Б-ск, что в полсотне километров отсюда» (рассказ «Сураз»; это как раз расстояние от Бийска до Сросток). В автобиографическом цикле «Из детских лет Ивана Попова» прочитаем: «Перед самой войной повез нас отчим в город Б. Это – ближайший от нас…» Герой повести «Там, вдали» Петр Ивлев, отвечая на вопрос, откуда он родом, говорит: «Из-под Барнаула…». В «Калине красной» находим: «История эта началась… севернее города Н. (Новосибирск – М.Ч., Е.С.), в местах далеких и строгих». В тексте в разговорах мужиков мелькают такие детали: «гурты перегонял вон из Монголии» (это типичное явление для Алтая). Много в рассказах и таких отметин: «на реке Катуни, у деревни Талица» («Леля Селезнева с факультета журналистики»); «Талица в трех верстах от Чебровки» («Мастер»); а один из циклов рассказов так и называется: «В селе Чебровка»; «она вон талицкая (это через речку)» («Чужие»). В рассказе «Наказ» герой говорит: «Деревня наша, не деревня – село, в старину было большое, края были: Мордва, Низовка, Дикари, Баклань… Ну, а жили-то мы в Низовке. В Сростках до сих пор различают «районы» – Низовка, Баклань, Дикари, Мордва. Сам-то Шукшин был из Низовки. И Егор Прокудин после несостоявшегося праздника «бордельеро» требует такси до Низовки, хотя автобус его привез в село Ясное. Кстати, Спирька Расторгуев («Сураз») «жил» в селе Ясном и приходил в гости к старикам Прокудиным…
Как красной лентой обвита географическая карта шукшинской земли рекой Катунью. Первый цикл рассказов в «Новом мире» назывался «Они с Катуни»: «И еще есть река на Алтае – Катунь. Злая, белая от злости, прыгает по камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, рвется из гор. А то вдруг присмиреет в долине – тихо, слышно, как утка в затоне пьет за островом. Отдыхает река. Чистая, светлая – каждую песчинку на дне видно, каждый камешек» («Живет такой парень»); «И тогда на берег стремительной реки Катуни выходил древний старик… («Солнце, старик и девушка»). Даже когда она прямо не называется, ее описание не оставляет сомнений – это всегда Катунь: «…Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки раскладывали костерок» («Миль пардон, мадам!»). «…Мысленно он исходил свою деревню, заглянул в каждый закоулок, посидел на берегу стремительной чистой реки…» («Жена мужа в Париж провожала»). Или вот, в «Калине красной», в нелегкие минуты своей жизни герой вспоминает «далекую свою деревеньку, березовый лес на берегу реки, саму реку…». А в рассказе «Два письма» человеку «приснилась родная деревня. Идет будто он берегом реки…».
На этом можно было бы закончить перечисление населенных пунктов, где живут земляки Василия Шукшина, да вот в чем дело, что мешает перейти к другой мысли. «Сростки», «Катунь» – разве эти названия сейчас только географические? Нет! В этих словах появилась магия, они притягивают к себе и вызывают смутные душевные движения в каждом, для кого русский язык родной. Человечьим теплом и надежностью от них веет. Да и зовут они вдаль светлую, туда, к истокам нашим. Не поэтому ли и Алтай стал воистину землей обетованной для всех, для кого слово Русь есть имя духовное.
Алтай и Шукшин вот уже второй десяток лет нечто неразрывное. Но, будем справедливы, ведь много больших имен связано с Алтаем (и Рерих, и Вернадский, и Шишков, да и других немало) … Но Алтай до Шукшина и Алтай после Шукшина – это два разных явления. Можно не читать Шукшина, не посмотреть ни одной его картины, ни одной его роли. И все равно, оказавшись на Алтае, вы будете видеть его главами Василия Макаровича… Это непостижимо, но это так. Такова, как видно, и здесь, магия творчества, порождающего свой мир или избирающего его для своего духовного преобразования.
Так «малая родина» у Шукшина имеет тенденцию неудержимо распространяться за свои пределы… Глобальные, вселенские, коренные вопросы бытия каким-то закономерным образом вставали перед героями Шукшина – что ни герой, то «проклятый» вопрос – и, отвечая на них, Василий Макарович как бы вмешивался в дела миропорядка и мироздания. Вспомним в связи с этим глубокие по смыслу слова другого великого писателя, так не похожего на Василия Шукшина – Хорхе Луиса Борхеса: «Я думаю, что люди вообще ошибаются, когда считают, что лишь повседневное представляет реальность, а все остальное ирреальной широком смысле страсти, идеи, предложения столь же реальны, как факты повседневности и более того – создают факты повседневности. Я уверен, что все философы мира влияют на повседневную жизнь» («Всеобщая история бесчестья»).
Шукшинская «малая Родина» (интересно заметить, как факт нашей действительности, что это философское понятие, ожившее в устах Шукшина, появилось на слуху одновременно с брежневской «малой землей») имеет в себе, как в фокусе проблемы и чаяния всех людей конца XX века – не только нас, русских – русичей и россиян. И, мы подчеркиваем, что именно конца XX века, а не второй его половины, ибо герои Василия Шукшина хоть в чем-то, но непременно опережают свое время. При всей своей реальности, узнаваемости, сиюминутности, они никоим образом не будничны. Просто не вмещаются в рамки конкретных и реальных будней. Выходя за их границы (то путем чудачества, то стезей преступления, то ценой собственной гибели), они пытаются прорваться вместе со своим автором в будущую Россию. И таким образом само будущее входит в настоящее. Герои Шукшина всегда оказываются на схлестке двух потоков времени – из прошлого через настоящее в будущее и из будущего через настоящее в прошлое. Для нравственного сознания шукшинского героя «прошлое» и «будущее» предстают одновременно. Это необычно и поэтому непереносимо. Отсюда обязательно боль, страсть, надрыв. А результат – дума, в которой поступок чудака, как фасад, скрывает интенсивную, напряженную мысль, маскируя ее под наив или побасенку, вроде «да, так, ничего – печки-лавочки». А сказка? У Шукшина одна сказка «До третьих петухов»… Остальное – правда. Ну, а сказка-то не правда ли? Не о нашем ли она времени, земляки ХХ1-го века, первых десятилетий?