– Я скопировала письмо из Нового Завета на греческом, книга принадлежала Джейн… – Помолчав, Фрэнсис продолжила: – Вина, я еще кое-что у вас попрошу, но знайте, пожалуйста, что вы вольны отказаться. Я не стану вас осуждать. Ваша дружба дорога мне.
– Просите, – сказала Левина. – Просите!
– Не могли бы вы как-нибудь переправить письмо в Брюгге? Может быть, спрячете его в посылке для ваших родных. Оттуда его доставят в Женеву. Там есть один человек, Фокс… Он позаботится о том, чтобы письмо напечатали.
Левину настолько захватили чувства, что она была не в силах ответить и молча кивнула.
– Спасибо, Вина… Спасибо вам от всего сердца! – Фрэнсис заключила подругу в объятия. – Я ни за что не допущу, чтобы ее забыли. Она станет для многих маяком новой веры. Как у католиков есть Богоматерь, так и в реформистской церкви есть мученица Джейн Грей. Я не могу говорить вслух, но голос самой Джейн прозвучит даже из могилы!
Левина тщательно сложила письмо и спрятала в складках одежды. Как ни рискованно участвовать в таком предприятии, она выполнит пожелание Фрэнсис – ей тоже необходимо, чтобы гибель бедной девушки не пропала даром.
Хэмптон-Корт, апрель 1555 г.
Кэтрин
– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт! – Я сжала между пальцами обрывок ленты; она почти совсем побурела и стерлась, а Гарри Герберта я не видела уже несколько месяцев. Я спрятала ленту и прогнала прочь грустные мысли. Если я позволю себе слишком долго думать о нем, снова расплачусь, а я лишь недавно сумела снова взять себя в руки.
Приехала Елизавета, и слава Всевышнему, ибо все мы сходим с ума от скуки в ожидании королевского младенца, который все никак не хочет появляться на свет. Нет ни танцев, ни музыки; королева целыми днями валяется в кровати, а все мы должны молча сидеть с ней. Даже когда погода на улице хорошая и мы могли бы кататься верхом или гулять в парке, мы должны оставаться в ее мрачной опочивальне и портить себе глаза, вышивая при свечах балдахин, который повесят над колыбелью младенца. А если мы не вышиваем, то молимся о благополучном рождении принца.
Но в присутствии Елизаветы нам хотя бы есть о чем поговорить: в конце концов, сам король настоял на том, чтобы она прибыла ко двору. Все рассказывают, как она ехала из Вудстока на сильном ветру и вынуждена была прятаться за живой изгородью, чтобы поправить чепец, который едва не сдуло у нее с головы; как ее раздуло водянкой и ей едва удавалось проехать в носилках с дюжину миль в день; как, когда она приблизилась к Лондону, вся в белом и в сопровождении двухсот всадников, навстречу ей вышла огромная толпа и приветствовала ее. Когда королева об этом узнала, она приказала надеть на нее лучшее свободное платье и встала, повернувшись в профиль, у окна, выходящего на балкон, чтобы толпа, собравшаяся внизу, видела ее огромный живот.
Все как в карточной игре: Елизавета выложила свой козырь, но у королевы имелась старшая карта, ведь что может быть лучше наследника престола? Впрочем, последнее время казалось, что королева отказывается играть; она не хотела давать аудиенцию своей сестре. Елизавета была заперта в своих покоях. Комнаты у нее лучше моих, хотя и мои вполне неплохи, с видом на водный сад. Никому не позволяют видеться с Елизаветой без разрешения, но кузине Маргарет тоже не терпелось взглянуть на нашу плененную родственницу. Я притворилась, что мне все равно, но, по правде говоря, мне, как и кузине Маргарет, хотелось взглянуть на Елизавету, ведь я видела ее лишь издалека.
– Не понимаю, почему бы нам просто не нанести ей визит, – сказала я кузине Маргарет.
– Не понимаешь? – ужаснулась она. – Кэтрин, видеться с ней запретила королева!
– Боишься? – спросила я, прекрасно зная, что Маргарет терпеть не может, когда ее подозревают в недостатке храбрости.
– Конечно нет! – Она вскинула голову.
– Значит, ты пойдешь со мной.
Маргарет пришла в замешательство; она явно хотела пойти на попятный, но была загнана в угол, из которого не могла выбраться.
– Конечно! – ответила она, хотя, судя по выражению ее лица, она вовсе не была ни в чем уверена.
Я взяла ее за руку и повела в западный коридор, где находятся покои Елизаветы. К ее дверям были приставлены охранники; к счастью, одного из них я немного знала, так как одно время он служил пажом моего отца в Брадгейте.
– Хамфри? – Я широко улыбнулась.
– Миледи, – ответил он, краснея; его лицо напоминало пятно вина, пролитого на скатерть. Значит, моя улыбка подействовала.
Когда я положила руку ему на плечо, бедняга покраснел еще гуще. Мне показалось, что его напарник тоже смущен. Охрана не привыкла к вниманию со стороны знатных девиц вроде нас. Кузина Маргарет, следуя моим указаниям, посмотрела на напарника Хамфри чуть дольше, чем допускают правила приличия.
– Хамфри, ты умеешь хранить тайны? – спросила я.
– Если тайна ваша, миледи, я никому не расскажу.
– Вот и хорошо, – кивнула я. – Значит, ты пустишь нас к леди Елизавете и никому о том не расскажешь.
– Но, миледи…
– Хамфри! – Я притворилась, будто распекаю его, и захлопала ресницами. – Надеюсь, ты меня не разочаруешь!
– Я скорее умру, чем разочарую вас, миледи! – У меня зародилось подозрение, что в его словах содержится доля истины. – Но… – продолжил он, – у леди Елизаветы сейчас гости.
Едва последние слова слетели с его губ, как в двери постучали изнутри. Мы с кузиной Маргарет скрылись в нише. Стараясь не хихикать, я распахнула окно и сделала вид, будто всецело поглощена видом на паддок, где на весенней траве паслись жеребые кобылы.
Двери распахнулись настежь, и краем глаза я увидела епископа Гардинера и моего дядю Арундела; они вышли от Елизаветы в сопровождении еще двух людей – я не помнила, кто они такие. Знаю одно: все они – члены Тайного совета.
– …невозможное создание, – услышала я слова дяди Арундела. Наверное, он говорил о Елизавете. Когда они приблизились к нам, мы вышли из ниши и вежливо присели.
– А, выводок племянниц, – сказал Арундел, поворачиваясь к одному из своих спутников. Теперь, на ярком свету, я узнала его – это был Шрусбери. – Кстати, как бы вы собирательно назвали группу юных родственниц женского пола?
– Будь они постарше, я бы назвал их «парной упряжкой», – усмехнулся Шрусбери. – Но поскольку эти две хорошенькие, я бы назвал их «дуэтом».
Оба засмеялись. Гардинер и их четвертый спутник нетерпеливо переминались с ноги на ногу, как будто у них имелись более важные дела, чем обмениваться шутками с юными девицами.
– Что вы делаете в этой части дворца? – спросил Арундел.
Я, боясь, что Маргарет выдаст нас виноватым взглядом, быстро ответила:
– Мы смотрели на верховую лошадь королевы, которая только что ожеребилась. Это единственное окно во дворце, откуда хорошо видно паддок.
Они высунулись в окно, и я показала им какую-то кобылу – вполне возможно, она действительно отведена королеве. Рядом с ней, пошатываясь на тонких ножках, бегал жеребенок.
– Очаровательно, – заметил Шрусбери.
– В самом деле, – согласился Арундел. – Будем надеяться, ее величество тоже скоро ожеребится.
Мы все на это надеялись, потому что ребенок запаздывал, и характер у королевы портился от неудобства ее положения и ожидания. Повитухи уверяли, что время высчитано неправильно – кто знает? Я совершенно ничего не знаю о деторождении, хотя теперь знаю чуточку больше о том, как завести ребенка, точнее, как его не завести, потому что девушки постарше по ночам шепчутся о таких вещах.
Гардинер досадливо откашлялся, и они ушли. Я потянула кузину Маргарет за рукав назад, к двери, где ждал покладистый Хамфри. Все, что требовалось, – еще одна улыбка, и вот дверь приоткрылась и мы проскользнули внутрь.
Мы вошли так тихо, что никто из женщин, присутствующих в покоях, не заметил нас. Я никого из них не узнала, кроме самой Елизаветы. Платье у нее черное и довольно простое – какой контраст с преувеличенно пышными нарядами королевы! Две дамы отвязали ей рукава и спустили с запястий, еще одна расшнуровала корсет, затем сняла его. Елизавета осталась в алой верхней юбке, которая подчеркивала ее ослепительно-белую кожу. В таком виде, со сверкающими черными глазами, в чепце и с надменным видом, она походила на Афину в шлеме из мифологии. Рядом с ней померкли все ее фрейлины, даже красотки.