И пошла по рядам паника. Все обратно к реке кинулись, заполнили паром, отплыли от берега. Остальные – кто на лодках, кто на бревнах, кто просто вплавь – переправились обратно восвояси. Ох и народу потонуло в тот день – многие ведь не умели плавать. Так бесславно и закончился их поход на немцев», – завершает свой рассказ герой гражданской войны. Все смеются, потешно рассказывает, обхохочешься.
Теперь слово другому нашему соседу – ветерану Великой Отечественной войны. Мужик этот был просто богатырем – огромный человечище с руками силача. Все называли его Петровичем, и я, кстати, тоже, хотя многих не знал по имени и отчеству, о чем сейчас очень сожалею. Так вот, Петрович служил в разведке и после Сталинграда воевал на территории Украины. Он много рассказывал о походах в тыл врага и захваченных им «языках», вспоминал своих товарищей, а мы слушали, раскрыв рот. Но когда он начинал демонстрировать нам приемы боевого самбо или метания ножей, мы просто обалдевали оттого, как просто и легко у него все это получалось. За пару секунд связать пленного ремнем, палкой или веревкой, используя морские узлы, – это было что-то! Мы с удовольствием подставляли свои маленькие руки для испытания на прочность. Учились сами вязать морские узлы и метать ножи. Кстати, у Петровича был особый нож – нож разведчика, он нам его показывал и даже давал подержать в руках, а еще рассказывал, как и когда применял и как он помогал ему в трудных ситуациях на фронте и в жизни.
В одном из своих рассказов Петрович вспоминал, как однажды с группой бойцов ходил в разведку. Ночь была темная, безлунная, небо все затянуто тучами, как говорится, хоть глаз выколи. Но для разведчика это просто подарок – можно незаметно пробраться в тыл врага и взять «языка». Такая погода всегда гарантирует успех. Вот уже и заграждение проползли, прорезав колючку. В темноте показались неясные очертания немецких окопов. Время от времени немцы пускали в небо осветительные ракеты, и пока ракета горела, группа разведчиков замирала и вела наблюдение за врагом. В один из таких моментов заметили часового, стоящего у бруствера окопа. Он в свою очередь тоже вел наблюдение за передовой и, как только ракета взлетала, припадал к биноклю, осматривая колючую проволоку в том секторе, который, видимо, ему указал командир. Однако, поднося бинокль к глазам, немец на какие-то мгновения лишался ближнего обзора. А после того, как ракета гасла, некоторое время совершенно ничего не видел в окружавшей его темноте, пока глаза вновь не привыкали к ночи.
Петрович, как опытный разведчик, об этом знал. Вынув нож из-за голенища сапога, где носил его всегда, – такая привычка тогда была у многих разведчиков, он стал выжидать. А когда очередная ракета погасла, прицелился и метнул нож в часового. Послышался хлопок, будто кого-то стукнули кулаком по спине, хрипящий стон, а следом легкий шелест сползающего в окоп тела. Молниеносным броском разведчики переметнулись в укрытие окопа. Петрович, разглядев в темноте раненого часового, вторым ножом быстро добил его, чтобы, очнувшись, тот не наделал шума. Тело часового оттащили в боковую траншею и тихонько двинулись вдоль окопа, выставив сзади себя охрану.
Впереди показался немецкий блиндаж, откуда доносился легкий храп. Немецкие солдаты спали так же, как и наши бойцы, на шинелях, а вот офицеры – отдельно на специальных матрасах. По этим матрасам разведчики и ориентировались, определяя, кого брать в «языки». Привычным движением Петрович зажал немцу рот, второй разведчик схватил его за ноги, и одним рывком они быстро вынесли еще спавшего офицера из блиндажа. На свежем воздухе Петрович слегка стукнул немца по голове и уже спокойно засунул ему в рот кляп, связал руки и ноги. Затем, плотно завернув пленника в плащ-палатку, бойцы вернулись к выставленному охранению.
Выбравшись из окопа и волоча за собой пленного фашиста, ползком двинулись в сторону наших позиций. Вот уже миновали колючку и приблизились к окопам. Но тут наш часовой то ли не разобрался, то ли ему что-то почудилось спросонья, вдруг начал стрелять по разведчикам из пулемета. Немцы, видимо, тоже проснулись и, обнаружив, что часовой убит, а офицера нет, открыли огонь в том же направлении, куда стрелял наш пулеметчик.
Попав под двойной огонь – своих и немецких пулеметов, Петрович прикрыл захваченного «языка» собственным телом и не шевелился, уповая на везение и Господа Бога. Через время, видимо, разобрались, что к чему, потому что стрельба с нашей стороны прекратилась. Издалека послышался отборный мат командира роты, что, мол, если, не дай Бог, кого ранили или убили, то всё – трибунал. Какими именно выражениями сопровождал командир свою речь, когда в ярости орал на дежурившего пулеметчика, – лучше не вспоминать, эти слова не для печати.
Пользуясь затишьем, разведчики рванули к своим окопам, затащив туда и немца. Тот, как оказалось, был все еще без сознания – то ли Петрович не рассчитал своих сил, когда стукнул его по голове, то ли случайно придавил, когда закрывал от пуль собственным телом. Прибежавший санитар сунул немцу под нос нашатырь, потер виски и, пощупав пульс, успокоил разведчиков, что, мол, вообще-то, должен выжить. И когда фашистский офицер очнулся и начал бормотать что-то на своем родном языке, Петрович расслабился и только тут почувствовал на правой ноге что-то мокрое. Боли не было. «Наверно, в лужу попал», – подумал он и пошел в землянку. Примостившись у «буржуйки», снял сапог, размотал окровавленную портянку и ощутил сильную боль в ноге – пуля прошла по касательной и пробила мышцы голени. «В общем, это было сотое задание, выполненное мной, и первое ранение на фронте. Так что я счастливчик», – усмехнувшись, завершил он свой рассказ.
Мы, рожденные в пятидесятые годы, были очень близко к тому времени, о котором он вспоминал. Нам казалось, что это было вчера, да и Петрович рассказывал так, будто только что вернулся из боя и присел с нами отдохнуть и покурить. Это было время, когда все фронтовики ходили в гимнастерках, украшенных рядами боевых орденов, медалей и колодочек желтого и красного цвета, которые свидетельствовали о ранениях. Красные означали легкое ранение. Желтые – тяжёлое. У Петровича таких колодочек было три: две красных и одна желтая. Мы с благоговением трогали эти медали и ордена, читали выгравированные на них надписи. Это было прикосновение к той страшной трагедии, которая прокатилась по нашей стране и Европе. Два ордена Красной Звезды, ордена Славы третьей и второй степени, медали «За отвагу», за взятие Праги, Будапешта, Берлина – все эти награды красноречиво рассказывали о пройденном Петровичем пути от Сталинграда до Берлина. Мы страшно гордились нашим Петровичем и вообще нашими ветеранами и от всей души ненавидели фашистов. Даже когда играли в войну, никто не хотел брать на себя роль немца, желающих не было. Выход из положения находили, назначая немцами тех, кто был в нашей компании новичком или кто провинился по какому-либо поводу.
Да, мы играли в войну, подражали ее героям и повторяли подвиги Петровича и тысяч других ветеранов, о которых знали по фильмам, книгам или рассказам фронтовиков. Но рядом с ними жили и другие так называемые «фронтовички», которые, оказавшись в плену, переходили на сторону врага и становились полицаями у немцев. Отсидев после войны положенный по закону срок, узники возвратились домой. Мне казалось это страшной несправедливостью: почему этих предателей не расстреляли, почему они живут среди нас и работают с нашими родителями? Это было непонятно для меня и других парней, чьи отцы и деды воевали с фашистами и многие не вернулись с фронта, отдав жизнь за Родину. К детям этих бывших полицаев всегда было особое отношение, с ними никто не дружил, их просто обходили вниманием. Так, общались в школе, здоровались, но в игры свои не приглашали. А когда подходило празднование Дня Победы девятого мая, ветераны, выпив лишку, всегда вымещали свою злость и обиду на бывших полицаях. Бывало, что от словесных оскорблений переходили и к рукоприкладству. Между прочим, милиция этому не препятствовала, уважая душевную боль и праведный гнев ветеранов, накопившийся за годы войны.