– Черт. – Взгляд ее упал на тончайшие белоснежные простыни.
Я тронул ее за плечо:
– Время от времени нам все‑таки надо отдыхать. Да и «Д и С» практически гарантировали, что после этого задания возьмут меня на постоянную работу.
Она снова взглянула на меня:
– «Практически» еще не гарантия.
– Знаю.
– Они этой сраной постоянной работой у тебя перед носом машут уже слишком…
– Знаю.
– …слишком долго. Нельзя так.
– Знаю, что нельзя. Но выбора у меня особого нет.
Она скривилась:
– А что, если они так и не предложат тебе ничего стоящего?
Я пожал плечами:
– Не знаю.
– У нас денег почти не осталось.
– Знаю.
– И скоро за страховку надо взнос платить.
– Знаю.
– Что ты заладил одно и то же? Больше сказать нечего?
Я понял, что стиснул зубы так сильно, что еще немного – и они начали бы крошиться.
– Я молча терплю, Эндж, и соглашаюсь на паршивую работу на не так чтобы очень уж приятную фирму, чтобы когда‑нибудь они взяли меня в штат, и тогда мы получим и страховку, и льготы, и оплачиваемый отпуск. Мне это все нравится не больше, чем тебе, но, пока ты не закончишь учебу и не найдешь работу, я не знаю, что еще я могу сказать или, блин, сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему.
И она, и я сделали глубокий вдох. Лица наши раскраснелись – самую малость. Стены начали давить – самую малость.
– Ну, я просто говорю, – тихо произнесла она.
С минуту я глядел в окно и чувствовал, как страх и стресс последней пары лет копошатся внутри черепа и заставляют сердце колотиться все сильнее.
Наконец я сказал:
– Лучшего варианта я пока не вижу. Если «Дюхамел‑Стэндифорд» по‑прежнему будут держать эту морковку у меня перед носом, вот
– О’кей.
– А потом еще немножко того, чем мы занимались час назад…
– Неплохо было, а?
– А затем долгий горячий душ…
– Я только за.
– А потом поедем домой, к дочке.