Что никогда ещё такого отношенья строгого,
Не требовала чёткости такой документация,
Как именно теперь, когда мы к зверю в логово
Вступаем в окружении враждебной нации,
Как именно теперь…
НЕРЖИН
(напевает)
(Вдвоём с Майковым.)
МАЙКОВ
Пи-ши!
(Уходит.)
Оставшись один, Нержин чертит, пишет и разговаривает между делом.
НЕРЖИН
Вот мне сказали бы в сороковом году,
В мои доверчиво неопытные дни,
Что я с высот Истории… безропотно сойду…
До низменной штабной стряпни…
Входит Ванин, куря трубку. Он каждый раз курит что-нибудь новое — то сигарету, то папиросу, то из газеты махорочную цыгарку непомерно больших размеров. Нержин не замечает Ванина.
Война за революцию!
Такой ли в юности тебя мы представляем?
Катушки с бирками…
Бумажки, чтоб начальство высшее провесть.
Всё выдумки — и героизм, и жертвенности тайны…
Как непохоже всё, что мы читаем,
На то, как это есть.
ВАНИН
Вот удивил! Образование ума не прибавляет.
Читай поменьше, менее того — пиши.
НЕРЖИН
(вскакивает)
Та-ащ майор! Вы, говорят, сегодня… Поздравляю!
И долгой жизни вам, от всей души!
(Рукопожатие.)
ВАНИН
Спасибо, дорогой. Но я скриплю давненько,
Пора мне, слышь, на печку помаленьку.
НЕРЖИН
Да сколько ж вам?
ВАНИН
Мне? Тридцать шесть.
НЕРЖИН
Все-го?
Мне столько же почти, а в мускулах, в крови…
ВАНИН
Тебе-то сколько?
НЕРЖИН
Двадцать семь.
ВАНИН
Хо-го!
До лет моих, милок, ещё ты доживи.
НЕРЖИН
Но девять лет? Что в них? Велик ли ваш излишек?
ВАНИН
Четвёртый-то десяток! — вот оно.
Показывает он и то, как жизнь промотана,
И то, что нет у ног кудрявеньких детишек.
НЕРЖИН
Детей?
ВАНИН
Детей. Весёленьких, здоровых.
Мы все не понимаем схолоста.
Питаемся в нарпитовских столовых,
Ночуем у куста…
НЕРЖИН
Да-да-да-да! Как это вы сказали ловко! —
Вот именно — столовка!
Ещё не раз я ею детство помяну:
Доска облезлая, и мелом процарапано меню,
Всегда одно — капуста и перловка!..
Но поглядеть на вас сейчас — полны, в лице румянец,
Не выправка пускай, а всё ж армейский глянец,
Нет, не стары!
ВАНИН
На вид! А чувствую, что стар.
Из муромской деревни, в НЭПовский угар
Приехал я мальчишкой в город,
И вот с тех пор кружусь… кружусь с тех пор вот…
Х-эх, было времячко!
НЕРЖИН
Я помню!
ВАНИН
Помнишь? Ты?
По три копейки хлеб, да с дом величиной кино-анонсы?
А мы, стянувши пояса до туготы,
Шли штурмовать и верили, что мы штурмуем солнце!
Что запахи лугов вольются в города,
Что в сёлах заблестит хрусталь лабораторий,
Что четырьмя часами светлого труда
Все будем равные, все будем господа
Над жизнью. Над природой. Над Историей.
С субботников — на диспуты, с ячеек — в клубы,
С рабфаков — в Академии! — путёвку в зубы…
И не заметил, брат ты мой, я в этой суете,
Как жил и отжил. А теперь, как сорок мне без малого,
Ранения под Хортицею след на животе —
Рубец, извилистее перелёта Чкалова.
НЕРЖИН
Неповторимый НЭП! Под чьими небесами, —
Под нашими ты цвёл?.. и сами ж вы, вы сами
Его…
(Делает душащее движение на горле.)
Подойдя к радиоле, Ванин рассеянно включает её.
ГОЛОС ОТТУДА
…Весть о новых грандиозных победах героической Красной Армии вызвала прилив невиданного энтузиазма и небывалого патриотического подъёма среди ивановских текстильщиц. На многочисленных цеховых митингах работницы выкликают здравицы в честь гениально-мудрого стратега, вождя, отца, учителя и лучшего друга текстильщиц — товарища Сталина. Прядильщицы Моломонова и Натягушина 72 часа не отходили от своих сорока станков и досрочно выполнили план 1969 года…
Ванин выключает.
ВАНИН
Что — сами? Знаем, кривы сани.
Посердится на них кобыла,
А прёт и под гору и в гору.
НЕРЖИН
Арсений Алексеевич! Всё то, что было, —
Могло бы мягче быть? Без казней, без террора, —
С того последнего решающего спора
Между Бухариным и Сталиным?
ВАНИН
Меж них
И спору не было. Один скрипел пером за семерых,
Другой повсюду расставлял людей своих.
НЕРЖИН
Так было?
ВАНИН
Так.
НЕРЖИН
Тем хуже!..
Как скрыта истина Истории, и как её к тому же
Ещё темнят. У оппозиции у правой обнаружа…
ВАНИН
Какая оппозиция права, лева,
Всё это, слышь, браток, — слова!
Что от меня добыть ты хочешь? Ты-то
Уж мог бы знать мой нрав.
Хотел Бухарин, чтоб была Россия — сытой?
Так он и прав.
НЕРЖИН
Ах прав?! и я так думаю! Я чувствую порой,
Что в Революции, что в самом стержне становом
Есть где-то роковой,
Проклятый перелом,
Но где? Но в чём?
Когтями землю я царапаю, как зверь,
Я рылом под землёй ищу его на ощупь…
ВАНИН
И я так думал раньше. Но теперь
Боюсь, что дело проще.
НЕРЖИН
Как?
ВАНИН
А зачем тебе?
НЕРЖИН
А мне всего важней!
ВАНИН
Сказал я: «проще»? Я обмолвился. Сложней.
Долгонек разговор. Не здесь его начать.
Тебе — статистику, тебе — колонки диаграмм,
В учёность эту я и сам
Не больно крещен.
Скажи по-умному: умеешь различать
слова и вещи?
НЕРЖИН
А… в отношении каком?
ВАНИН
Ф-ф-ф! Умри!
Уже ответил — не умеешь.
Пять пиджаков над книгами протри —
Не поумнеешь.
Представь себе колхоз. Зажиточный, какого нет в Союзе,
Какого даже на картинках не расписывают нам,
Где не в ручную тачку — в три автомашины еле грузит
Колхозник хлеб свой, заработанный по трудодням.
Электро-дойки, — плуги, — вейки,
Во всём учёт и самый строгий план,
Где — ты не смейся! — ни одной общественной копейки
Никто и никогда не положил себе в карман.
Фруктовые сады, и пасеки, и фермы…
А общежитье — дом колонный.
Ну и сидит какой-нибудь там хрен, наверно,
На яблоки и на квартиры выдаёт талоны.
Конечно, дисциплиночка: всё строго по звоночку —
Ведь дело миллионное, нельзя в нём без порядку.
Зайдёшь в правление — на завтра разнарядка —
Куда тебе, куда жене, куда сыночку.
Так вот: в такой колхозный рай
Мужик пойдёт по воле?
НЕРЖИН
Полагаю — да?
ВАНИН
Узнай,
Что — нет!!
К тебе бы в кабинет
Пришли, сказали бы: вот эту стенку мы сломаем,
Там за стеной такие же м-мыслители,
И чтоб крепить науку вашу, ви-ите ли,
Усилья мозгов ваших мы сольём,
Исследований темы спустит вам Обком,
А от гостей, от праздников ваш интеллект храня,
Дадим звонок и распорядок дня! —
Ты б согласился?
НЕРЖИН
Не-ет! Свободу замысла утратить? Что вы!
ВАНИН
Ага! А что ж мужик, по-вашему, — корова?
Он — годы, месяцы и сутки —
О чём он думает? Всё о желудке?
А у него от солнца одного горит лицо,
Когда над пахотой о жниве он мечтает?
А он, в саду своём он любит деревцо
За то одно, что яблочки с него снимает?..
Вот мой тебе примерчик с ноготок.
А из таких примерчиков плетётся жизнь, браток.
Кабы не он, не миллион таких «кабы», —
Тогда садись, катай законы классовой борьбы.
Как, полицейские прочтя мои приметы,
Не можешь ты себе лицо моё представить,
Так общества не может Марксов метод
Ни объяснить, ни исчерпать, ни к лучшему направить.
Конечно, Маркс во многом прав.
Но мир взрывать? но взяться пальцами
за эту электрическую ручку?!.. —
Медведь, слышь, тоже костоправ,
Да самоучка.
НЕРЖИН
Гори, моя головушка!.. Я ждал от вас чего угодно,
Но не такого дальнего удара!
Вы так естественно, вы так свободно
Несёте сан и службу комиссара!
ВАНИН
Я? Что же я? Догадкой смутной я живу.
В поток попав однажды, им плыву…
А главное, что лучшего-то я не вижу и не знаю…
Я — колокол: людей, вишь, в церковь я зову,
А сам в ней — не бываю…
НЕРЖИН
(ходит в волнении)
Но как же жить? Но думать что?
ВАНИН
Вот думать-то как раз
Не надо. Есть начальство. Есть приказ.
От думанья никто не потолстел. От думанья сгоришь.
А меньше знаешь — больше спишь.
Приказ! Куда вертят, туда и доворачивай руля.
Прикажут завтра, что земля квадратная, —
Тык-мык — и что же? — дело неприятное —
На митинги! — Товарищи! Квадратная земля!
Твой бывший политрук бойцам в ответ —
Спросили, помнишь, почему, что церкви снова честь? —
«Ошибся я, робятки. Говорил, что Бога нет,
А Бог-то, оказалось, есть…»
(Смеются.)
Быстро входит Майков, за ним Салиев и Замалиев несут большой торт. Обегая их, семенит долговязый чёрный повар в белой шапочке и измятой расстёгнутой солдатской шинели поверх белого передника.
МАЙКОВ
Я в подземелье посажу тебя, урода!