Были только две проблемы: ключи к машине и их дубликат. Это должно несколько сузить круг подозреваемых, особенно, если принять во внимание, что личные ключи Гейгера находились в моем кармане, когда все это происходило.
У меня не было возможности осмотреть гараж. Дверь была закрыта и на ней висел замок, а кроме того, что‑то пошевеливалось в живой изгороди, когда я подъехал ближе. Женщина в плаще в бело‑зеленую клетку и с маленькой шляпкой на мягких светлых волосах показалась среди лабиринта растений и стала, глядя на машину широко раскрытыми глазами, как будто не слышала, как я въезжал в гору. Потом она резко повернулась и отбежала назад, исчезнув из поля зрения. Это была, естественно, Кармен Стернвуд.
Я проехал вдоль улицы, припарковал машину и пешком вернулся к дому. Среди бела дня это было демаскирующее и опасное мероприятие, но приходилось рисковать. Я прошел через отверстие в живой изгороди.
Она стояла, молчаливая и прямая, перед запертой входной дверью. А увидев меня, медленно поднесла ко рту и прикусила этот свой комичный палец. Под глазами у нее были синие круги, лицо бледное, измученное.
Она неуверенно улыбнулась и сказала тонким, ломким голосом: – Хэлло. Что?.. – и снова принялась грызть ноготь.
– Вы помните меня? – спросил я. – Догхауз Рейли, человек, который вырос чересчур высоким. Вы помните?
Она кивнула и по ее лицу скользнула мимолетная судорожная улыбка.
– Попробуем войти вместе, – предложил я. – У меня есть ключ. Здорово? – Что...
Что?..
Я отодвинул ее в сторону, сунул ключ в замок, отпер дверь и втолкнул ее внутрь. Запер дверь и постоял, прислушиваясь. При дневном свете комната выглядела ужасно. Китайское барахло на стенах, ковер, претенциозные лампы, мебель, безвкусно подобранная феерия красок, «индейский тотем», флакон с эфиром и опиумом – все это при дневном свете имело неприятный привкус только что закончившегося приема в поликлинике.
Мы стояли и молча глядели друг на друга. Девушка пыталась сохранить легкую улыбку на лице, но лицо ее было чересчур измучено, чтобы заставить его улыбаться. Я не сводил с нее глаз. Улыбка исчезла, как вода в песке. Под одурманенными, отупевшими и пустыми глазами я видел бледную, неприятно зернистую кожу. Белесый язык облизывал уголки губ. Красивая, плохо воспитанная и не очень умная девчонка, слишком далеко зашедшая по пути нравственного падения и никем не остановленная. К чертовой матери всех этих богачей! Они вызывали у меня отвращение. Я покрутил в пальцах сигарету, отодвинул в сторону несколько книжек на черном столе и сел на его край. Закурил, выпустил облачко дыма и принялся молча созерцать как она грызет большой палец, на время оставив в стороне всякую деятельность. Кармен стояла передо мной, как нашалившая ученица перед учителем.
– Что вы здесь делаете? – наконец спросил я.
Она начала теребить свой плащ и ничего не ответила.
– Что вы помните из того, что было этой ночью?
На этот раз она ответила. В ее глазах загорелись хитрые лисьи искорки.
– Помню? О чем? Этой ночью я была больна. Я была дома. – Она произнесла это осторожно, горловым голосом, так что я едва услышал ее.
– Как бы не так! Черта с два вы были! Глаза ее блеснули, но тут же погасли. – Прежде чем я забрал вас домой, вы были здесь. Сидели в этом кресле, – я показал ей, – на оранжевой шали. И вы хорошо помните это.
Медленный румянец заливал ей шею. Я удивился. Она еще могла краснеть. Что‑то вроде проблеска добродетели. Она сосредоточенно грызла палец.
– Вы...
Были там... – прошептала она наконец.
– Я. Как много вы запомнили?
– Вы из полиции? – неуверенно спросила она.
– Нет.