Вексфорд рассмеялся и вдруг в момент посерьезнел.
— Мы можем быть уверены в одном, Барри. Один из тех, кто совершил это преступление, вообще не знал ни дом, ни людей, но другой отлично знал всех и вся.
— Тот, что в курсе дела, дает наводку второму?
— Я и сам не сформулировал бы лучше, — подвел черту Вексфорд.
Он был доволен новым детективом. Когда кто-то геройски погибает, да просто погибает — не станешь даже про себя говорить, что его уход пошел на пользу делу и что смерть его обернулась благом. Тем не менее Вексфорда не оставляло именно это чувство, или, быть может, просто удовлетворение от того, что преемник Мартина оказался столь многообещающим работником.
Барри Вайн был крепкий мускулистый человек среднего роста. Не поддерживай он себя в хорошей форме — неизбежно казался бы низеньким. И не то чтобы скрытно, но уж точно никому не докладываясь, он ходил в спортзал поднимать тяжести. У него были короткие и густые рыжеватые волосы, того типа, что могут поредеть, но не до плеши, и короткие усики — темные, не рыжие. Есть люди, которые всегда выглядят одинаково, их узнаешь моментально. Такие лица просто всплывают из памяти и вмиг встают перед внутренним взором. Не таково было лицо Барри. В нем было что-то изменчивое, неуловимое: при определенном свете и ракурсе он выглядел мужчиной с резкими чертами и волевым подбородком, но в другие моменты в глаза бросались его почти женственные нос и рот. Только взгляд у него никогда не менялся. Небольшие темно-синие без малейшего пятнышка глаза равно пристально и внимательно смотрели и на друга, и на подозреваемого.
Инспектор Вексфорд, которого жена звала либералом, в жизни старался быть, по крайней мере, терпимым и сдержанным, хотя часто (как ему казалось) преуспевал здесь лишь настолько, чтобы оставаться «просто раздражительным».
Бердену до его второй женитьбы и в голову не приходило — а когда ему говорили, он, должно быть, не слушал, — что может быть какая-то мудрость или ценность в иных взглядах, кроме самого кондового консерватизма. Идея полицейского как тори в шлеме и с дубинкой не вызывала у него никаких сомнений и размышлений.
А Барри Вайн о политике не думал. Он был настоящий англичанин, в большей степени англичанин, чем оба его начальника. Голосовал он за партию, которая в последнее время принесла больше пользы ему и его близким, а были ли это левые или правые — практически все равно. «Пользу» он считал в денежном выражении: если уменьшились какие-нибудь траты (например, произошло снижение налогов или цен), и жизнь стала удобнее и проще.
Если Берден верил, что счастливая жизнь настанет, когда все будут поступать так же, как он сам, а Вексфорд считал, что мир станет лучше, если люди научатся думать, то Вайн не поднимался даже до такой примитивной метафизики. Для него человечество делилось на большое (хотя недостаточно большое) сообщество законопослушных людей, которые работали, имели дома, обеспечивали своим семьям ту или иную степень процветания, и массу других, которых он узнавал моментально, даже если они не успели еще совершить никакого преступления. Это деление не имело ничего общего с классовой системой, как то могло бы оказаться у Бердена. Вайн говорил, что способен угадать потенциального негодяя даже в человеке с титулом, «поршем» и банковским счетом в несколько миллионов, — и равно в человеке с манерами кембриджского профессора истории искусств или повадками землекопа. Барри Вайн не был снобом, и к землекопам он скорее питал симпатию. Он узнавал преступную личность по другим критериям, отчасти, возможно, интуитивно, хотя сам называл это здравым смыслом.
Приятели Энди Гриффина, как выяснилось, почти каждый вечер собирались в майрингемском пабе под названием «Слизень и латук». Вайн поставил всей компании по полпинты «Эббота» и сразу пустил в ход свое чутье, определяя преступный потенциал этих четверых парней.