Свет его глаз, казалось, шел откуда‑то издалека, как путник, медленно бредущий по безлунной пустынной равнине.
– Теперь тебе решать, Хавьер, – сказал Якоб. – Я не стану тебя винить, если ты пойдешь в комнату, оденешься, покинешь номер и мы больше никогда не увидимся.
– Я этого не хочу, – сказал Фалькон.
– Почему? – спросил Якоб, глядя прямо ему в лицо с искренним пытливым любопытством.
Фалькон ответил не сразу не потому, что сомневался в ответе, но пораженный неожиданным ясным осознанием того, как дорожит он их отношениями. Его дружба с Якобом, не будучи кровной связью, приобрела все драгоценные качества и оттенки этой связи. Но при этом он знал, что нет уз крепче, чем узы, соединяющие родителей с детьми. Это странное его состояние, эта минута, когда он, сидя голый в ванной гостиничного номера Якоба, понимал, что все его тревоги вот‑вот прекратятся, заставила его вновь ощутить свое глубокое сиротство и осознание своей вторичности в жизни тех, кто ему дорог.
– Если у тебя есть сомнения… – произнес Якоб.
– У меня их нет, – сказал Фалькон. – Ты единственный, кто способен понять, через что я прошел. При всей нашей близости с сестрой и братом они все еще воспринимают меня как прежнего Хавьера. Им неведома глубина перемен, которые я претерпел, а может быть, они гонят от себя мысль о них. Ты знаешь меня так, как никто другой, и я не собираюсь с легкостью прерывать нашу связь.
– Так к чему же тогда такой потерянный вид? – спросил Якоб.
– Потому что на меня вдруг нахлынуло чувство страшного одиночества от сознания того, что никогда и ни для кого не бывать мне самым главным человеком на свете.
Якоб кивнул. Лгать другу он не хотел.
– Но бывает время, – сказал он, – когда чувствуешь необходимость только в друге.
Фалькон промолчал. Якоб знал вопросы, на которые должен был ответить, и колебался под тяжестью решения. Наконец он вздохнул с чувством невероятного облегчения.
– У меня связь с… назовем его пока членом саудовского королевского дома, – сказал Якоб, – или для удобства ничего не говорящим именем Файзаль.
– Как давно ты его знаешь?
– Познакомились мы с ним в две тысячи втором году в доме одного моего приятеля в Марбелье, – отвечал Якоб. – Подружились. Он часто бывает в Лондоне по делам, и, когда я езжу туда на встречи или модные показы, мы всякий раз видимся.
– Давай проясним ситуацию, Якоб, – сказал Фалькон. – Он твой любовник?
– Да, – отвечал Якоб. – Когда стало ясно, что отношения наши серьезны, Файзаль, принадлежащий к саудовскому королевскому дому и потому постоянно испытывающий вполне оправданный стресс и тревогу, сначала испытал именно их, а затем обучил меня способам видеться с ним тайно, без соглядатаев. Его охранники прошли британскую школу. Они тоже приложили руку к тому, чтобы вышколить меня. Мои успехи в последние месяцы и привели к тому, что МИ‑5 несколько раз оказывалась в дураках.
– А что ему известно насчет тебя? – спросил Фалькон. – Если его охрана помогает тебе ускользать от МИ‑5, то он, должно быть, догадывается, что ты человек не простой.
– Наши взгляды во многом сходятся. Мы оба видим мир не в одних только черно‑белых красках. Мы много времени проводим, обсуждая серые его ареалы. Например, именно Файзаль объяснил мне причину той скоропалительности, с какой американцы оккупировали Ирак. Немногие из шести тысяч членов саудовского королевского дома способны разделить с ним его тревогу, ужас, в котором он пребывает. Большинство из них при малейшей опасности просто сядут в свои частные самолеты и покинут страну.