– Когда я ехал в Мадрид, мне позвонил начальник его тюрьмы и сообщил, что Эстебан выразил желание встретиться с Алисией.
– В его безумии даже она, как я думаю, не сможет разобраться, – сказала Консуэло.
– С того дня, когда все произошло, я его впервые увидел. Вид у него неважный.
– Если то, что у него внутри, выплеснулось наружу, то вид у него, должно быть, ужасающий.
– Ты что, переезд задумала? – спросил он.
– Переезд?
– Агенты по недвижимости, – пояснил Фалькон. – Санта‑Клара еще не надоела тебе?
– Я планирую расширить бизнес.
– А в Севилье тебе уже тесно?
– Может быть, и не тесно. Но что скажешь насчет Мадрида или Валенсии? Как тебе такая идея?
– Не откажешь мне во встречах, когда твои фотографии появятся в «Hola»: «Консуэло Хименес в своем роскошном доме в окружении милых деток»?
– И со своим любовником‑полицейским? – Она невесело улыбнулась. – Нет, прогонять тебя я не собираюсь при условии, что ты научишься управлять яхтой.
Впервые она назвала его своим любовником и сделала это предумышленно. Он допил пиво и поставил на стойку пустую кружку. Потом подхватил ее под руку, и они перебежали площадь.
В ресторане, который, несмотря на арабское название, выдержан был в неоклассическом стиле – обилие колонн, мрамора и крахмальных белых скатертей и салфеток, – не было и намека на шведский стол. Метрдотель поспешил ей навстречу с двумя чашками кофе за счет фирмы. При виде их производимый посетителями многоголосый шум на секунду стих, чтобы потом, когда их проводили, возобновиться с новой силой. Меню выбирала Консуэло – и за себя, и за него. Предоставлять выбор ей ему нравилось. Они пили кофе, а ему хотелось очутиться с ней наедине, чтобы можно было, склонившись к ней, целовать ее шею. Они строили планы на будущее, и это было хорошим предзнаменованием.
На овальном блюде прибыли закуски – миниатюрный пирожок с козьим сыром, хрустящий хлебец с утиной печенкой в айвовом джеме и чашечка чесночно‑миндального супа с вяленым тунцом и шариком мороженого из дыни. Все это было остро и изумительно вкусно.
– Вот он, истинный оральный секс! – заметила Консуэло.
Вычищенные чуть ли не до дыр тарелки были унесены, на столе явилась бутылка «Пескуэры» 2004 года из Рибера‑дель‑Дуэро, ее открыли, и в бокалы полилась темно‑красная благоуханная жидкость. Они обсуждали трудности возвращения в Мадрид после вольной севильской жизни.
Ему она заказала утиную грудку, поданную на живописно раскинутых по тарелке холмиках кускуса, себе же взяла морского окуня, серебристая хрустящая кожица которого тонула в нежнейшем белом соусе. Он почувствовал, как ее нога прижимается к его ноге, и было решено, пожертвовав десертом, вызвать такси.
В такси они полулежали на заднем сиденье, и он целовал ее шею под мелькающими над ними огнями уличных фонарей в веренице машин, развозящих вечернюю публику из бара в клуб и обратно. У соседей Консуэло горел свет, и дочка им открыла. Фалькон поднял из постели крепко спавшего Дарио. Мальчик не проснулся.
По пути домой Дарио открыл глаза.
– Hola, Хави! – проговорил он спросонья и, ткнувшись светловолосой головкой в грудь Фалькона, замер. Доверчивость этого движения глубоко растрогала Фалькона. Они поднялись по лестнице, и он уложил мальчика в постель. Веки ребенка затрепетали, но сонная одурь не давала глазам раскрыться.
– Завтра футбольный матч, – пробормотал он. – Ты обещал!
– За невыполнение – штраф, – сказал Фалькон, накрывая его одеялом и целуя в лоб.
– Спокойной ночи, Хави!
Стоя в дверях, Фалькон ждал, пока Консуэло, склонившись к сыну, целовала его и гладила его волосы.