Острый прожекторный луч поблек, поиграл цветами и постепенно угас, растворившись в мягкой подсветке, текущей от рампы. Стали прорезаться очертания действительности, и уже можно различить даже лица первых рядов партера. Лица… Снова лица…
И к ним пред очи вываливается из пыльной кулисы нечто… Некто… Одним словом, какое-никакое действие преодолевает границы и выплескивается в зал, где встречаются Трое…
Опять Трое? Обличье – другое. Но, странное ощущение, что это одни и те же персонажи, от которых никуда не деться ни в какой сцене… Ни в жизни… Дежа вю…
1-й:Подайте, люди добрые, калекеНа пропитанье!Я три дня не ел,Как дикий зверь, скитаясь без приюта,Гонимый жарким ветром, как песок.Не откажите, дайте корку хлеба!..…Хотя, конечно, лучше жирный плов……Не откажусь, пожалуй, и от мяса……А если кто стаканчик поднесет,Тот мне заменит мать, отца и брата…Сестру…Жену…Коня, вола, осла!..…Э-эх, народ!..2-й:Подайте, бога ради,Слепому и его поводырю!3-й:Добром прошу, подайте ветерану!1-й:Не откажите…2-й:Это еще кто?3-й:Чудак, попутал ты – здесь наше место!..1-й:Не наглость ли, что на моей землеИ мне же (!) запрещают заработать?!..3-й:Да ты – здоровый лоб! – иди пахать!1-й:Могу и вам я пожелать того же…2-й:Я вижу, он не хочет по добру…1-й:«Слепой» прозрел?.. Он видит!..2-й:Это чудо!..1-й:Пожертвуйте, в честь чуда, от щедрот,И вам воздастся!..3-й:Или не воздастся(Смотря с какого бока подойти)…1-й:Подайте, люди добрые!..3-й:Подайте!..2-й:Хорош орать!.. Там, вроде, кто-то есть…3-й:Да тут покойник!..2-й:Надо делать ноги!1-й:Ты погляди, какие сапоги!И, думаю, они мне будут в пору.3-й:Кто бросил тело тут, у трех дорог,На корм зверью, на радость хищным птицам?..2-й:Кровищи-то… кровищи!..3-й:– Отойди,Не засти свет!1-й:Ай, сапожки» – что надо!..2-й:В карманах погляди…1-й:– Да он живой!..Едва хрипит, но сердце, слышу, бьется.3-й:Так что, помочь бедняге умереть?В два счета я хребет переломаю,Коль надо… Или камнем по башке…2-й:Нет, погоди-ка!..Много ль в том корысти,Чтобы его отправить к праотцам?!..Я думаю (тут видно по одежде),Что за живого можно получитьГораздо больше, чем отнять у трупа.3-й:Ты это собираешься продать?1-й:Ох, бросьте, не возитесь с доходягой!Бог знает, кто он, как сюда попалИ почему отделан так жестоко…2-й:Уж помолчал бы…3-й:– Ведь нехорошоТоварища бросать, когда он ранен!1-й:Так то – в бою!..2-й:У нас вся жизнь – война.3-й:И вечно призывают под знамена,Суля победы да богатый кушС добычи.1-й:Ну и где же все богатства,Коли оставят падалью тебяНа поле боя, ран не перевяжут?!..3-й:И так бывает: гибнут все в бою,И помощи ты можешь не дождаться,Пытаясь тщетно смерть перехитрить,Надеясь на людское состраданье…2-й:А если выручат, то сам готовВознаградить спасителя сторицей.1-й:Да-да-да-да…2-й:– Ну, ладно, помогай:Мы – под руки…а ты берись за ноги…1-й:А можно ведь и с родственников взять…3-й:Берись, сказали, и кончай трепаться!..1-й:Берусь, берусь…А как же сапоги?!..……………….I
Не открыть глаз… Крепкие руки тащат куда-то. Все сильнее стучит в висках, и жар охватывает голову. Где же свежесть вольной ночи с запахами трав? Где эта пронзительная тишина замершего зрительного зала? Где невесомое состояние между жизнью и смертью?
Или это как раз таки оно и есть? С наваливающимся постепенно грохотом звуков и хлещущим наотмашь ядовитым нашатырем… Ты придавлен некогда белым облупленным потолком, который крутится каруселью прямо перед глазами и норовит зацепить огромными шарообразными плафонами, в которых веками скапливалась опаленная глупая мошкара. Веки тщетно стараются оградить глаза от блеска медицинских инструментов – кто-то бесцеремонный насильственно раздирает их и тычет в зрачки бессильным фонарным лучиком. Что он хочет разглядеть там, в их глубине? Куда ему до прожектора-пистолета!..
– Доктор, шприц готов.
– Подожди, Надя! Реакции нормализуются… – Круглое белесое лицо надвигается вплотную, глаза в глаза.– Не закрывать глаза!.. Открой глаза и смотри на меня!.. Так…
Вдох!.. Глубже!.. Как тебя зовут?.. Ты слышишь?.. Смотри сюда!.. Как тебя зовут?
Язык болтается во рту, как детская погремушка, громоздкий и бесполезный. Кислый привкус и ощущение омерзительной клейкости не позволяют сосредоточиться хоть на какой-либо мысли, кроме желания пить. Но горло, пискнув как-то невразумительно, постепенно обретает самоощущение и начинает с натугой выплевывать звуки.
– …Мур… ть-ть… Тим… Мур-р…
– Как-как, еще раз…
– Ти- мур… – Нет, это не я… Ведь я – не он?.. В виске совершенно отвратительный грохот до присвиста в ушах. Но обхватить голову руками не удается – они крепко прибинтованы вязками к кровати, что отмечаешь, скосив глаза и мало-помалу обретая способность к их фокусировке.
– Так, смотри, кто здесь, – тот же надоедливый голос оформляется в плоть и кровь лечащего врача. Он указывает на медсестру, и та приближает свое лицо в легких светлых кудряшках. Глаза внимательные и слегка испуганные. – Кто это?
– Как меня зовут? Помните? – у нее приятный голос, и от мягко округлой фигурки веет теплом. – Кто я?
– …Валя?.. – как выдох, имя из юности, имя первой любви, явно не соответствующее зрелому возрастному тембру.
– Кто? – глаза врача опять надвигаются и слегка суживаются.
– На… дя… Надежда Михайловна?..
– Молодец! – ликование совершенно искреннее.– Слава Богу!.. Теперь свое имя?..
Количество глаз с испытующим выражением, кажется, многократно увеличилось. Но присутствие кого-то, кроме медперсонала, скорее угадывается на уровне даже не шестого, а какого-то двенадцатого чувства.
– Итак… твое… Ваше имя?
– Мурат!.. – Конечно, Мурат! Да, я вспомнил, как это звучит… Хотя чем-то похоже… – Я вспомнил, Станислав Георгиевич!
– Очень хорошо! Просто, очень хорошо, Мурат Георгиевич! – напряжение стекло с лица врача, и выражение его стало вдруг несколько старческим, устало-умудренным. – Вспомнили, «по-отеческий тезка»?
Да, да, был у нас такой разговор. На первый или на второй день, сейчас не скажу. Тогда, видимо отвлекая от более серьезных напряженных раздумий, доктор Моткульский перевел разговор к темам литературы и языкознания. И это разумно – устанавливать доверительные отношения с пациентом «на его территории», отыскивая точки соприкосновения в его профессии, склонностях, интересах и увлечениях. И мы, где-то в течение четверти часа, старательно искали истину: какое краткое определение подходит для людей с одинаковыми отчествами, как у нас с доктором. В конце концов сошлись на «тезке по отчеству», не отрицая однако и варианта «по-отеческий тезка», предложенного мной развлечения ради.
– Что же это вы, драгоценный, нас пугнуть решили? Куда это надо было так глубоко нырнуть, чтобы выбираться обратно так долго?
– Как долго?
– Долго, долго… – пальцы врача никак не хотели справиться с тугими узлами на вязках, отсыревших от пота и ставших неподатливыми. Подключилась было сестра, но была отослана окрепшим голосом. – Еще глюкозу… Или, нет, давай сразу обильный завтрак. Подготовь там пока… А как переоденется, проводишь. Проследи, может нужна будет какая помощь.
Возвращающиеся постепенно ощущения жизни как-то малорадостны. От сырого холода по мышцам спины прокатывается знобящая судорога и, пронзив, застревает где-то внизу живота острым сосущим голодом. Задыхаясь, отфыркиваешься от неестественно густого аромата мочи (или это все тот же аммиак?) и прикладываешь просто чудовищные усилия, чтобы выкарабкаться из вороха чего-то, условно воспринимаемого постелью. И тут же под руки подхватывают двое, до этой поры пребывавшие в расплывчатом состоянии у дверного проема. Опять они! Вот они – те лица!..
– Да-да, пожалуйста, – адресуется врач. – Я сейчас подойду в палату… Впрочем, нет, чуть позже. На втором, у женщин глянуть надо. Где-то минут через сорок… Помогите переодеться и дождитесь Надежду Михайловну. Договорились, Морозко?..
Надеюсь, это он не мне? Не дурдом – сказка!.. И я, хочется верить, не до такой степени псих…