Один раз мы его потеряли, пришлось возвращаться – а он носится по полянке и в небеса лыбится. Ястребиное Перо, старший вожатый, прямо озверел.
– Ястребиное Перо? – переспросил я.
Хоппер ухмыльнулся:
– Вожатые велели, чтоб мы друг друга звали по-индейски, хотя почти все там были белые и в контакте с природой примерно как бигмак. Ястребиное Перо – а он такой сильно завернутый христианский мудак – хватает Орландо за шкирку, отводит в сторону, спрашивает, что Орландо сожрал и где взял. А Орландо так заторчал, что хохочет себе и твердит без остановки: «Это просто немножко тайленола. Это просто тайленол».
Я невольно рассмеялся. Хоппер тоже улыбнулся, но веселье его мигом испарилось.
– Вечером все сильно пересрали, – продолжал он, смахнув челку с глаз. – Даже думать не хотелось, что́ Ястребиное Перо учинит Орландо и всем нам, лишь бы узнать, кто приволок Е. И он такой объявляет: если ему никто не стукнет, откуда экстази, мы пожалеем, что на свет родились. Все перетрусили. Никто ни слова не сказал. Но я понимал, что рано или поздно это случится: кто-нибудь Джошуа сдаст. И вдруг тихий голос произносит: «Это я». Мы все оборачиваемся и глазам не верим.
Он замолчал, по-прежнему во власти давнего изумления.
– Александра, – сказал я, поскольку пауза затянулась.
Он серьезно глянул на меня:
– Ага. Сначала Ястребиное Перо тоже не поверил. С нее же пылинки сдували. Но потом она предъявила вторую таблетку, которую как-то умудрилась спереть у Джошуа из ботинка. Сказала, что примет любое наказание, какое Ястребиное Перо сочтет нужным. – Хоппер покачал головой. – Тот с катушек слетел. Схватил ее, уволок из лагеря. Отвел куда-то в глушь неизвестно где и велел ночевать там – в одном спальнике, в полном одиночестве. И утром не разрешил возвращаться в лагерь, пока сам за ней не придет.
– И никто его не осадил? – спросил я. – А другие вожатые?
Он пожал плечами:
– Боялись его. Мы же вдали от цивилизации. Как будто никаких законов не осталось.
Он взял пачку «Мальборо» со стола, выбил себе еще сигарету.
– Плюс Сандре полагалось ставить все палатки и собирать хворост. Нам запретили ей помогать. Если она притормаживала, Ястребиное Перо орал. А она только молча на него смотрела – лицо такое, как будто ее вообще не колышет, как будто она в сто раз сильнее его, и от этого он только больше бесился. В конце концов сдался. Кто-то из вожатых ему сказал, что, мол, он перегибает палку. Семь ночей она спала в одиночестве, потом ее пустили назад в лагерь.
Он улыбнулся – глаза непроницаемые. Тряхнул головой, закурил, выдохнул.
– Как только ее пустили назад, мы все просыпаемся в три часа ночи, потому что Ястребиное Перо так визжит, будто его ножом пырнули. Выбегает из палатки в одних трусах, жирный мудак, лепечет как маленький, кричит, что у него в спальнике гремучая змея. Все сначала решили, что это шутка такая, что ему кошмар приснился. Но одна тетка-вожатая, Четыре Вороны, заходит в палатку, вытаскивает спальник, расстегивает и трясет. А оттуда в натуре выпадает пятифутовая гремучка и чешет через весь лагерь в темноту.