Знать поддержала.
– Писец, – Дэн вставил, – не виноват, твердит… Прав он. Чати любого может назвать мздоимцем и предать казни, чтоб укрепить власть. Но не твою, царь, власть, а свою. Он казнил тирцев, схваченных на Синае, но, знают, он торговал с ними.
Царь, положив на трон скипетр, прошёл к связанным, павшим ниц.
– Чати, – рек он, – был ли суд честен? Все ли здесь по заслугам?
– Да! Жизнь ноздрям твоим! – Хамуас сгорбился, весь в испарине, и, концом схенти, вытер лоб, кончив: – Все заслужили смерть.
Тощий писец воззвал: – Ложь всё!
Хеопс шагнул к трону. – Верный мой Хамуас, – сказал он. – Верю… Ответь лишь: если средь этих есть невиновный, но мы не знаем, кто, – может быть, всех простить? Разве мы – страшный Суд сорок двух богов для мёртвых, чтобы решать судьбу? Ибо я мог бы сам тогда, выслушав, как сказали, что ты нечестен, тут же казнить тебя. Но – не сужу. Все знают: нет на мне крови. Даже и на войне, быв принцем, не убивал я. О, Друг Единственный, Спутник мой, так ли?
– Истинно! – кланялся из рядов чинов Петефхапи. – Ты, Хор здравствующий, в пекле битвы не подымал меча.
– Если я, – вёл царь, – бог живой, не судил, можно ль вам судить? Мыслишь что, Хамуас, мой чати?
Тот вдруг закашлялся долгим кашлем. Прянув к бассейну, он, склонясь, отвёл лотосы на воде и пил.
– Царь, – вернулся он. – Истинно: ты, бог, видишь всех дальше. Наш обзор – как у слизней. Твой обзор – с высот неба, о, царь вселенной! Мысль твою впишут в свитки для Дома Жизни! Истинно, что никто, уронив в грязь золото, не отринет грязь. Ради золота мы почтим грязь, в кою плевали. Если, царь – честь тебе! – есть средь сих кто невинный, надобно всех простить.
– Мудр он! – вскричал Хеопс, оглядев знать. – И нет мудрей его! Ради даже крупицы золота мы почтим грязь с этой крупицей… Но, Друг, ещё вопрос: если средь десяти безвинный, но мы не знаем, кто, нужно ль всех прощать? Разве хранят плод с гнилью? Он заразит всё. Весь плод выбрасывают из-за гнили даже и малой. И, если в стаде больной вол, разве мы не убьём всё стадо, дабы пресечь заразу? Мыслишь что, Хамуас?
– Я, – томился тот, сгорбившись, – всем скажу, что не я мудр. Ты, царь, мудр, прозорлив, славен, – Ра да хранит тебя! Истинно: как на теле, если мизинец сгнил, удалят его, так средь тысяч писцов будь лживый, он всех испортит; все переймут ложь навыков. Как разбойников, коль поймают, всех казнят, независимо от того, кто хуже, – так и чиновников, заподозренных в преступленьях, надобно всех казнить, не смотря, кто добрей, кто злей… – Он кончил, глаз его бегал.
Хеопс бросил: – Ну, так казни их, помня, ты их казнишь, не я.
Всех обезглавили. И, пока длилась казнь, царь смотрел лишь на канцлера.
Седовласый князь Дэн, единственный без парика, заметил:
– Так ты решил дела, царь, коль можно тебе так зваться? Знай, ты не правишь, только глумишься. Ты об одном и том же решаешь разно; чёрное зовёшь белым, сводишь жизнь к фарсу. Египет наш без царя. Ты в море не только телом. Но и, царь, разум твой – в море грёз. Тебе ближе души, чем дело царства, будто ты бог Осирис. Нужны мы тебе? Едва ли. Так отпусти нас! Решай строй душ с жречеством, ибо ты вместо царства занят лишь душами и гадаешь, кто прав, кто нет. Мы же не знаем ни ка, ни ба; нам глубь невнятна. Нам надо в номы, где люд в смятеньи после строительства Пути Ра, – сияет он в окоёме! Скоро, царь, жди беды.
– Царь! – вышел Джедефра и уронил вдруг мощное своё тело на мрамор пола; и ножны стукнули. – Дай сказать!
Хеопс, сев на трон, взял скипетр в одну руку.
– Дай мне помочь тебе. – Принц встал. – Я на Синае был. Пленил шейхов и захватил агентов, коих казнил ты. Мне тесно в Мемфисе. В Нубии – там раздоры. Дай, о, царь, войско! Я приведу тебе их вождей. Проклятого приведу Бсу! – он крикнул. Схенти на нём, мощном, рослом, выглядел детским, как и парик над бычьей шеей.
Видя, что Хенутсен злится, царь начал: – Сын, да пребудешь здрав… – Он сказал и умолк, задумавшись. И после начал: – Хочешь войска вести? Друг Единственный Петефхапи! Принц воевал с тобой. Может он рать возглавить?
Тронув свой искалеченный в битвах нос, тот хмыкнул: – Лучшие в моей рати там, на Синае, был Небти-Чебти, внук львиц-богинь, и Джедефра, царь, – да сражает урей твой подлых! Можно ему доверить.
Принц ждал в волнении, сжав рукоять меча.
– Слушать! – сказал Хеопс. – Коль в Нубии склоки, пусть принц идёт туда полководцем. Сам, без тебя идёт, Петефхапи. Дать указ назначения принца Командующим войск Юга.
Принц был в восторге.
Царица встала.
Хеопс скрестил крюк и бич. – Выполнен чин ваш, я угодил ему. Был ритуал Кормлений, и обсудили всё. Отбываю я… в море. Здесь мне несносно. Ибо мне кажется, что я с неба. Жил-жил, терпел ваш быт… Больше я не могу.
– Смилуйся! – возгласила знать. – Без царя мы как день без Ра! Страх, царь, в нас! Без царей смуты!
Князь Сехемхет сказал:
– Молчите. Я клянусь Сéбеком Крокодилоподобным, смеете принуждать царя? Ибо волен он не единственно в барке жить близ Ра-Кедита, но вообще уплыть – хоть на Крит, хоть в Азию. Ибо власть его и свет слов с нами всюду, где бы он ни был.
– Верно, брат, – молвил царь. – Скажу матери об особой меж нами дружбе и понимании… – И он встал. – Вам, хатии, серы, семеры, шемсу, маджаи и остальные, я скажу, что мне мил Хамуас. Он – образ Египта всех ваших дел и мыслей. Он есть душа Египта, Ка его, Ба его, его чин, и обряд, и вера. И потому-то понять его душу – значит понять Египет… Моя же душа иная… Я клянусь Ра и Птахом, что не покину барку, пока не увижу чуда, что обернёт Египет, будто плуг землю, чтоб верхнее стало нижним, чёрное – белым; также, чтоб то, что славилось, было б проклято.
– Царь! – взывал с колен Петефхапи. – Чудо? Я покорю весь мир! Крит покорю, Мегиддо! Будет ли чудо?
– Переверни Египет. – Царь зашагал из зала, маджаи следом.
В другом дворце, он, как вошёл в покой, скинул скипетр, красный венец и белый, и отшвырнул бородку, крепившуюся к челюсти. Бритоголовый, в ускх-ожерелье и в царском схенти, он ждал застыв.
Эсмэ приблизилась. И, обнявшись, молчали.
Она заплакала. – Расстаёмся?
– Нет, – возразил он. – Нет… Будем в море до смерти. Ибо, сказал я, к ним вернусь, если увижу чудо, что обернёт Египет, будто плуг землю, чтоб верхнее стало нижним, чёрное – белым, чтоб то, что славилось, было б проклято. Так я сказал им.
Эсмэ прильнула, и анх, крест жизни на её поясе, тронул его, голая её грудь вмялась в чёрную.
– Я постиг, Эсмэ, что Любовь, – вёл он, – рушит законы. Я, полюбя тебя, изменил им. А без законов, Дэн прав, мир рушится. И я в страхе жду Суд богов… О, Эсмэ! Боги ценят иное, чем мы в Египте, или всё то же? судят законом или любовью? Жизнь моя! – молвил он. – Сердце мне говорит: чтó делаю я – зло с виду, а по себе – не зло отнюдь. Нет зла в любви, не может быть. Сердце твердит мне: если любви дать волю, будет иной Египет, – истинный.
– Мне нужна жизнь и ты, – подняла взор женщина. – Жизнь нужна мне, чтоб видеть тебя, любимый!
Дверь вдруг раскрылась всей своей тяжестью чёрного древа на петлях золота. Пятился внутрь маджай с копьём.
– Мёртв, кто здесь без спросу! – крикнул царь.
Ворвавшись, царица стала подле венцов и скипетра на полу.
– Ты их бросил?! Чтобы надеть венцы, льют кровь; род спорит с родом, чтоб воссесть на трон… Бросил Египты?! Власть свою бросил перед ливийкой?! О, ты безумен, царь! Для тебя всё – в Эсмэ?! Смешно! Знать плачет, боги смеются! Не было, чтоб за грудь и лик женщины бросили мир, Хеопс… Да прозреешь! Но не затем я здесь. Да свершится суд над тобой поздней.
Царь выслал маджая.
Царица стыла, блистая древней красой династий и царской крови; вспыхивали браслеты и диадема на парике её в свете ламп.
– Ты смел, – она шла к Эсмэ, говоря царю, – дать власть Джедефре? сыну блудницы, которая здесь с тобой и рада, что рушит Мемфис?! Если ты бросил нас – дай жить, а не в страхе ждать смерти! Ибо он прибирает власть, лезет, где власть и сила. Что ты не дал пост Хефрену, коего ценишь меньше, хоть он наследник? Я родила сынов и желаю, чтоб твой Джедефра не прибыл с ратью, пока ты плаваешь, и не казнил их… Что он не просится в казначеи или в строители? Ищет крови? Он стал мастак рубить! Рать синайская его знает и за него горой; а теперь и рать в Нубии отдаёшь ему?! Он воюет, ты – нет. Он в выигрыше, ведь солдат живёт битвой. Войску милей Джедефра. Он рвётся к войнам! Ты кормишь льва, он нас пожрёт всех! В нём кровь ливийцев, вечных разбойников! Мы живём здесь в Египтах – они же приплыли с Крита и они грабят нас, нападая на наши общины! Ты ведь, царь, и Эсмэ взял, чтоб усмирить их пыл, помнишь? Она заложница!