Я шла взять из холодильника пирожки с капустой, но вместо них обнаружила Ерофеича. Он как раз снимал пробу с чьей-то сметаны.
Так мы и познакомились. Ерофеич тогда страшно обиделся. Домовым не положено знаться с людьми, и вообще, нормальный человек домовых не замечает. Домовые, если их застают врасплох, отводят людям глаза, или прикидываются кем-то другим, например, собакой. Ерофеич обычно притворяется пациентом или тумбочкой, и ни врачи, ни медсестры ничего не подозревают. Может быть некоторые больные, из тех, кто вроде меня, часто лежит в отделении, иногда и начинают видеть Ерофеича, как он есть. Естественно, что они никому про это не говорят.
Даже Кашка Гвоздецкий, когда я ему попыталась однажды рассказать про больничного, поднял меня на смех.
– Ты мне, Серафима, вот чего обскажи. – прогудел Ерофеич, болтая шлепанцами. Я сморгнула, на миг мне померещилось, что на ногах больничного черные сапоги с подковками, – Ежели валюту в рубли перегонять, оно как выйдет?
– У тебя есть валюта?
– Откуль? Так, с мужиками в курилке баили, ну и спор вышел. Прежние-то, царские целковые не в пример дороже стоили. А нонче? Вовсе чудно мне. Ну – ко, сочти – ежели энтих «зеленых» пяток – нашенских сколько выйдет?
Пожав плечами, я ответила.
– Только учти, я говорю примерно, курс доллара меняется!
– Ниче, потянет! Ишь, а я думал, брешут…
Он соскочил с каталки и пошаркал за мной, продолжая бубнить под нос.
– Да, оскудела валюта расейская, то ли дело при государях – императорах! Возьмешь, бывалоча, рупь серебряный, сразу видно – маешь вещь! А ноне че – бумажки!
В конце коридора я затормозила. Мне отчего-то не хотелось, чтоб Ерофеич знал, что я иду в отделение реанимации. Хоть бы он куда – нибудь убрался! Прилип, как банный лист, может, еще чего спросить хочет?
– Ты, Серафима, никак обратно в бокс проситься решила? – спросил Ерофеич, и я опять чуть не подпрыгнула. Откуда он догадался?
– Знаю, знаю, допекли тебя соседушки, – ехидно хихикнул больничный и я перевела дух. Ничего он не знает, просто вредничает.
Я свернула в нишу к холодильнику и нашарила пакет с кефиром. Пить мне не хотелось совершенно.
– Угощайся, Ерофеич.
– И-и, Серафима, я уж сметанки поел, на что мне твой кефир сиротский! В мое время, ежели бы кто такой продукт в лавке выставил, мужики в два счета бока бы намяли!
Больничный состроил мне рожу и пропал в противоположной стенке. Как бы узнать, на самом деле ушел или ошивается где – то рядом, например, за батареей? Я все-таки выпила кефир, прошлась как бы невзначай до дверей бокса и спокойненько двинулась обратно. За дверью слышался голос Анатолия Францевича, он говорил по телефону. Значит не спит, и в отделение незаметно не проникнешь. Но зато и никто другой туда не заберется, Францевич за ночь не один раз своих больных проверяет, он и спит-то вполглаза. На эту ночь Гелия точно в безопасности, и я могу спокойно вернуться в палату. А там – посмотрим.
Утром медсестре Элеоноре пришлось будить меня, чтобы выдать градусник. В больнице, как и положено казенному учреждению, железные правила распорядка. «Лежачий» ты или «ходячий», но температуру меряешь за час до завтрака, капельницы ставят в 11 дня, а снотворное тем, у кого проблемы со сном, положено принимать вечером без четверти десять. Если больной спит – его разбудят, чтобы он мог проглотить таблетку. Конечно, среди медсестер есть разгильдяйки, которые просто кладут лекарство на тумбочку, но Элеонора не из таких. Она твердой рукой потрясла меня за плечо и ткнула мне под мышку градусник.
– Ночами спать надо, тогда просыпаться вовремя будете! Вот моду взяли, по коридорам шастать, только и дела дежурной смотреть за всякими. Пускай сиделку персональную нанимают, раз у бабки мозгов нет! И я же еще крайняя, меня же еще премии лишат из-за этой коровы! Уйду в поликлинику, все надоело!
Гневно фыркнув, Элеонора вылетела из палаты. Спросонок я едва сообразила, что насчет моих ночных прогулок Элеонора не знает. Интересно, кого она имела в виду?
Скоро выяснилось, что несчастье случилось с бабой Верой. Разогнав накануне вечером дочек, старуха развеселилась, и ее потянуло на подвиги.
Ночью санитарки поблизости не случилось – она одна на все отделение, а бабе Вере приспичило погулять в туалет.
Ее обнаружил на полу перед унитазами Ерофеич. «Больничный» хвастал, что сунуть бороду в женский туалет его заставила исключительная интуиция. Ерофеич поднял тревогу – своим способом. Холодильник в рекреации вдруг грозно взревел и отключился.
Проснувшаяся на посту дежурная медсестра, проклиная больничную дряхлую технику и ленивую санитарку, побежала за тряпкой в туалет и споткнулась о тело бабы Веры. Ерофеич очень художественно изобразил мне этот момент в лицах.
Сбежались медсестры, бабу Веру взгромоздили на каталку и отвезли в блок, подключили кислород. Сейчас она уже вне опасности, но настроение у нее – из рук вон.
– Помирать собралась, – со значением сообщил Ерофеич и пошаркал в сторону «мужского клуба» – облицованной кафелем каморки перед санкомнатой. Там, на толстой, как бревно, трубе отопления любят посиживать нарушители больничного режима. В часы затишья, когда обход завершен и никого из врачей поблизости нет, они потихоньку смолят свои сигареты, дуются в карты и ведут долгие мужские беседы. В основном за рыбалку и за политику.
Бабу Веру необходимо навестить. Дочки придут только вечером, весь день некому будет отвлечь бедную бабку от черных мыслей. Тем более, что в блок мне и так обязательно нужно, к Гелии. Как она там? Хотя, случись ночью еще что необычное, Ерофеич наверняка бы сказал.
Я вытащила из холодильника остатки яблок, которые в субботу принес Кашка. Они слегка подвяли, но смотрелись вполне аппетитно. Меня навещают не слишком часто, поэтому приходится продукты экономить.
Прикрываясь пакетом с яблоками, я храбро переступила порог реанимации и сунула нос в ординаторскую.
– Анатолий Францевич, можно? Бабу Веру проведать, вот яблоки принесла.
Конечно, он разрешил. Бабу Веру, чтоб ночью не тревожить «тяжелую» Гелию, положили в «резервную», одноместную комнатенку. При виде меня старуха прослезилась.
– Серафима, доча! Не покинула бабку глупую! Подь, спроси у Францыча, долго ль мне еще тута? Вечером девки придут, чего подумают?
– Сегодня вам лежать надо. Анатолий Францевич сказал, если будете слушаться, завтра обратно в палату переведет. А дочкам я объясню, не волнуйтесь.
Баба Вера закивала, но выражение глаз у нее было странно отсутствующе. Словно она меня вообще не услышала. Я слегка струхнула – вдруг у нее опять в мозгах переклинит, как запоет сейчас во всю глотку!
– Баба Вера, яблочка хотите? Сладкие!
– Для энтих яблоков у меня зубов нету! Вовсе ты, девка, без понятия! Ты, Серафима, вот чего… – старуха вперила задумчивый взгляд мне в переносицу. Между бровями немедленно зачесалось. – Ты … подай-ка водицы, чегой-то в горле першит.
Я поскорей подала ей стакан. Авось, не бросит его мне в голову, до сих пор мы с бабой Верой неплохо ладили.
Она отхлебнула воды и прокашлялась. Как начинающий оратор на трибуне. До меня вдруг дошло – да ведь бабу Веру распирает от желания чем – то поделиться.
– Что-то случилось, баба Вера?
– Ох, доча, и не говори! Такое со мной нонеча приключилось – прям страсть! Врачам-то я ни словечка, не поверят, еще в психушку упекут, скажут, рехнулась старая!
– Ну что вы, никуда вас не упекут. Может, вам соку сбегать купить в киоске?
Я хотела ее отвлечь, но бабу Веру с пути не свернешь, как тот бронепоезд из древней песни. Она уставилась на меня с таким выражением!
– Вы говорите…
– То и говорю! Черта я нонеча видела, вот чего!
Вот и приехали. И как прикажете на это реагировать? А баба Вера явно ждет адекватной реакции.