Я просто не могу. Мы с Роджером провели ужасный уик‑энд. Он вдруг начал задавать мне вопросы о том, что я делала в те две недели, когда он ездил в Штаты в июне. Раньше я говорила ему, что одни выходные провела у своей сестры. Боюсь, что он узнал от моего шурина, что я к ним не приезжала. Он сильно угрожал, бесновался и дулся на меня, однако вечером впал в патетику и пришел в мою комнату после того, как я легла. И снова стал изливать на меня все свои беды: говорить о том, как он мечтал, чтобы я вышла за него замуж, как он семь лет добивался этого – что само по себе глупость, так как я не так стара, – и как он не перенесет, если я вычеркну его из своей жизни. Тони, это продолжалось много часов. Я понимаю, что это шантаж, но ведь большинство людей на него поддается, правда?
Антони почувствовал облегчение, что не успел переговорить с Линтией. Может быть, стоит лучше перестраховаться? А почему нет? Девушка из Вест‑Индии казалась ему сейчас более привлекательной, чем когда‑либо, даже больше, чем во время того ланча, который они втроем, вместе с Лероем, съели в прошлую субботу, когда все вместе встретились в Ассоциации жильцов после сбора древесины. А если – и все к этому, по‑видимому, идет – ему предпочтут этого метко стреляющего барана и он потеряет Хелен?.. Может быть, в этом случае не стоит рисковать своими отношениями с Линтией – уж ее‑то мужа нигде поблизости не видно. Ей ведь может и не понравится, что ее выбрали в качестве замены, как опцию, так сказать…
С горечью Антони подумал, что теперь ему все равно, кто сможет услышать его разговор с Хелен. Одно он знал точно – этот разговор не услышит Веста Котовски, которая пронеслась мимо него в длинном черном платье с капюшоном, когда он поднимался по ступенькам станции метро. Антони зашел в табачный киоск и купил коробку спичек, протянув фунтовую бумажку. На сдачу он получил кучу десятипенсовых монеток, которые нужны были для телефона. И ему наверняка понадобится вся эта куча до последнего пенса.
Чувствовалось, что Хелен нервничает, когда сняла трубку, но это все‑таки был ее голос, который он не слышал целый месяц, поэтому Антони мгновенно забыл про свой гнев. Этот голос был таким мягким, нежным и завораживающим. Антони сразу вспомнил губы, которые произносили эти слова – нижняя губа была слегка надута, поэтому рот имел форму сердечка, – и позволил Хелен говорить, не прерывая ее, весь погруженный в воспоминания об этих губах.
Затем он наконец вспомнил, насколько важен для них был этот разговор и о том, что он должен ей сказать.
– Я получил твое письмо.
– Сильно рассердился?
– Ну конечно, Хелен. А ты как думаешь? Я сыт всем этим по горло. Кажется, что я уже готов согласиться даже с тем, что ты предпочтешь мне Роджера. Наверное, ты была права, когда писала в одном из своих писем, что рано или поздно мы забудем друг друга. Но я не могу больше находиться в подвешенном…
Антони замолчал. Дверь квартиры Котовски открылась, и оттуда появился Брайан. Он стал делать Антони сигналы, показывая, как подносит воображаемый стакан ко рту.
– Не могу! – рявкнул Антони. – Как‑нибудь в другой раз.
– Тони, что ты сказал? – прошептала Хелен.
– Это я не тебе. Телефон находится на виду у всех. О, черт побери! – воскликнул он, услышав короткие гудки – телефон требовал новой порции монет. – Хелен, ты не могла бы перезвонить мне? Я дам тебе номер…
– Нет, пожалуйста, – прервала она его, и в ее голосе звучал неподдельный страх. – Мне ведь придется объяснять, откуда взялся этот счет!
– Так ты собираешься все еще быть там, когда придет этот чертов счет? – спросил он после короткой паузы.
– Тони, я ничего не знаю! Я подумала, что ты мог бы приехать на Рождество, остановился бы в гостинице, и мы бы смогли увидеться, и все еще раз обговорить, и я бы смогла объяснить тебе, как сложно…
– Ну нет! Только не это! – взорвался Антони.