«Я не хочу, не хочу!», – продолжал сопротивляться он.
Туманное образование пришло в движение. Клубилось, покрывало полимерное покрытие пола, оно рассыпалось на облачка, сгущаясь вновь. Обволакивала кровать и щупала стены, вращалось, тянулось к потолку. Становилось то шаром, то силуэтом человека, то столбом зависало в центре комнаты.
«По-быстрому бы сдохнуть», – мимолётно подумал от безысходности Савва.
А ещё он подумал о том, что скоро вечер, вернутся соседи, что лучше бы встать и пройтись до колодца, набрать воды, приготовиться к ночи.
Фиолет метнулся к окошку, проник за стену и оказался по ту сторону пластика. И небо, улица, ветер…
Он ещё жив, проходит сквозь стены, не падает вниз, без особого восхищения и тоской рассуждал без эмоций Савва. Ни мук и боли, не принадлежащих ему мыслей, вращаясь в воздухе, пробовал рассмотреть себя он, но ничего у него не получалось.
А под ним этажи, козырек подъезда, изъеденный трещинами асфальт, покрытая слизью желтеющая трава и кусты. Двор заливал солнечный свет, беспризорные дома отбрасывали короткие тени. Квартал будто вымер, не привычно, зловеще притих. Ни свиста, ни скрипа.
«И кто я теперь, кто?», – беззвучно выл он.
Бесформенный сгусток взмыл вверх, едва касаясь стены дома. Глянув с высоты на город и увидев приемлемые для себя строения, Савва направился к ним. На их плоских крышах его никто не найдёт и не увидит. Надо спрятаться и выяснить, кем он стал и во что превратился. Он выяснит, узнает.
«Сияющий туман, чья-то мысль и воля. Безотрадный талант убогого», – сатанел он, пролетая над дворами, ещё надеясь, остановить это и исправить.
Он больше не человек, тень самого себя, а вовсе не Савва.
4
Макс заикнулся, что дождётся полдня и уйдёт. Он уже давно мечтал помотаться по мегаполису, посмотреть, как живут люди, чем промышляют, подыскать для себя что-нибудь подходящее. Надоело вялиться круглый год на одном месте. Он не вобла. А тут появился такой случай изменить судьбу, повернуть её совсем в другое русло. Его не получиться отговорить, занятие напрасное и чихать ему на предупреждения.
– Ты идёшь или нет?
– Куда? – почти безразлично спросил Богдан, разглядывая найденную пряжку.
На сытый желудок и перевернуться на бок лень, ни то, что идти.
– Тут, рядышком.
– И всё-таки куда?
Никого поблизости не было, но Макс наклонился и проговорил:
– На пастбище к Жоре.
Богдан повёл бровями. Завтра что-нибудь ещё скажет, всегда рассказывает.
– Ну, если рядышком, – поднимаясь, сказал он, – пойду. К вечеру вернёмся.
– Может быть, – произнёс Макс. – А может, и нет.
Кто-то становится злым, а кто-то добрым, но многие сетуют на справедливость. Так и они, опираются на свои приоритеты. Богдан предпочитал договор, прежде чем дойдет до жёстких мер. Договариваться желают не все и очень маленький процент, в основном налетают как стервятники, используя имеющиеся средства и не исключая хитрющие методы. Могут, умеют, только без какого-либо соглашения. Зачем какие-то договорённости и так всё будет, как им хочется и на их условиях. Оно, конечно, может и так, но зачем! Продиктованные условия очень часто идут вразрез с чем-то уловимым, но полностью не осознанным. Объяснений не существовало, утверждать Богдан не утверждал, но и отрицать отказывался. Макс не одобрял такого подхода, действовал без дополнительных обсуждений, с расчётом достичь желаемого.
Собрались за десять минут. Всё нажитое при себе и на них. Вожатые меняются, с ними и порядок, а жизнь нет. Короткий поход и мегаполис покажет другого рода тропы, но может вернуть и обратно.
Они двигались тихо и незаметно. На пути им попадались и дома с рубцами на стенах от осколков, и раскуроченные заборы, рощицы тополей, скелеты монолитных зданий.
– Стой, – вполслуха проговорил Макс, вытянув согнутую в локте руку.
Богдан беглым взглядом осмотрел двор, в который они только что вошли.
Выгоревшие квартиры первых, вторых этажей, поваленные деревья с чёрными стволами, мятые баки. Изуродованные проёмы и бусы стекляшек.
Этому Богдан как раз и не удивлялся. Так и должно быть. Он почувствовал себя неуютно. Вроде и город, а людей нет. Пройдёт лет пять, шесть и улицы погрузятся в скудную зелень и дрянь, летящую с неба. Здания постепенно разрушатся, их занесёт землёй, а металл поржавеет, сгниёт и органика. Что-то останется, напоминая о них. Может тогда птиц станет больше, а коробок из бетона меньше.
– Зачем спешим? – спросил Богдан. – Такая уж срочность. Темнеет!
– Некогда, – ответил Макс. – Давай к той насосной будке, за иву и в дом.
Сделав несколько крюков до куста, они забежали в крайний подъезд. Убранство комнаты, в которой побросали свои рюкзаки, роскошным не назовёшь, а то, что ещё осталось к рухляди не причислишь. Кушетки, стол, тумба с выдвижными ящиками. Рамы с торчащими к центру веером зубцами разбитого стекла и грязища.
Макс прилип к углу оконного проёма. Он опасливо выглянул наружу и, высунув голову, посмотрел по сторонам. Их могли и заметить, хотя и мало вероятно, что кто-нибудь да засёк такую пробежку до подъезда.
Никого и ничего лишнего, только деревья почернели ещё больше, да контуров от разрушенных строений поубавилось. Теперь ешь, сопи и не бряцай.
– Ты здесь бывал! – понял Богдан.
– Решил перекусить, а тут Жора с грузом и один, – сказал Макс и, расстёгивая тёмно-зелёную куртку, повернулся.
Серые глаза смотрели на тумбу, черты лица сгладились. Плохо подстриженная бородка, широкий нос.
Обтерев руки о синие штаны с накладными карманами, он вытащил ящик. Сжёг один, очередь за остальными. Кофта и сапоги ночью не согреют, старые.
Вечерний и добродушный разговор у костра перед сном, перевесил тревогу. В закопчённой жестянке догорали и тлели угли, а у Богдана, тлело в области сердца. Звёздное небо, переливается и мерцает, но романтики никакой. И та же луна, давно опротивела Богдану. Макс отвернулся и дрых, как ни в чём не бывало и облака, луна его не трогали.
«Таскаешься по сопкам и пустырям, глодаешь безвкусные, холодные консервы, невесть какого происхождения, спишь под открытым небом», – негодовал Богдан.
Когда-то он и отец сделались никем. Неожиданно приехали люди на грузовиках, быстро похватали народ и увезли от дворов, сунув по одеялу, ничего не объяснив. В небе появились расходящиеся круги. Они висели над ними секунды, а потом упали. Зарево окрасило район, где были их дома.
Загадки событий тех дней мучили его разум, не переставая. Районы разрушили, по каким-то неизвестным причинам, а идти было некуда. А ведь кто-то должен был знать, что же случилось! Богдану не семь лет и хотя весёлые дни затерялись где-то в тех дворах, он до сих пор их чтил. Некий бодрящий настой от беды, забыть который не возможно.
Отец был человеком гордым, отзывчивым. Бывало, сверкнёт зубами и появится ощущение, что жизнь не ползёт мимо, а мчится вместе с ним. Куда она, туда и он.
– Ничего сынок! Ничего. Смута эта успокоится, – говорил. – Выкрутимся.
Они терпели день и другие дни, но не выкрутились.
Образовалась колонна, в которую вливались бездомные. Неторопливым маршем толпа двигалась на запад. Лёгкий ветерок, такой ласковый, как будто рука любимого человека. Он не обжигал и не хлестал лица, а нежно прикасался словно пух. Зачем шлёпать в неизвестность, когда кругом и так любо-дорого. Обстроиться можно где угодно. Почему бы не в одном из пустующих домов. Всё равно хозяева не вернутся в ближайшие недели. О неделях говорить сомнительно, могут не вернуться вообще.
Шли третий день, а короткие привалы не восстанавливали сил уставших. Ночи пролетали мутными мгновениями в глубокой дрёме. Тогда он даже и представить не мог, что ничего не останется прежним, едва поспевая за взрослыми. Духота и жажда изматывали.