– Ты бы ей капелек дала каких сердешных, Зина…
– …а кровать-то старая – того гляди развалится на палки да скалки. И как она взовьется да заорет пуще прежнего: жизнь клятая!.. Никуда не уйти, никого не привести!.. Куда – на эту кровать ночлежную?! Да в ночлежках у америкашек побогаче обстановочка будет… А от вас что, ширмой в цветочках загородиться?!.. Орет – ну иерихонская труба, прости Господи!.. Ты слыхала?.. Я уж ей так и сяк, валидол сую – она мою руку чуть не сломала, оттолкнула, вопит: жри сама свои таблетки!..
– Зинка, а может… это… ей полечиться лечь?..
– Панечка!.. Панечка!.. Разве нашу жизнь вылечишь!..
«…Я выплыла в людское море…»
* * *
– Игнатьевна!.. Ты че там скрючилась в три погибели?.. У тебя керогаз, што ль, не зажигатся?.. Дай помогу…
– Ну, помоги… Че двигашь меня локтем-от: локоть твой больно острый. Костыль прямо…
– Да потому што отойди. Чай, свет заслоняшь.
– Чай, весь не заслоню.
– Ну вот и все. Зажгла я тебе твою бандуру. Че варить-то собралась?
– Не суй нос… Чай, все то же: макароны.
– Растолстеешь, Киселева!..
– Може, в гробу и поправлюся… Мясца хочу… Зубов нету – не угрызу уже… А молодые зубки были – ох, жилы перегрызала!..
– Ну, ну, Киселева. Че реветь-то. Вари свое спагетти.
– Да уж сварю как-нито… А керогаз-то как пылат! Как сдурел… Огонь, огонь-то какой… Огонь-то… какой…
Киселиха ставит свечу перед иконой
* * *
– Тамарка!.. Че ты – ночь-полночь – стучишь?.. Че набатывашь, как в набат?.. Младенец твой орет как резаный по ночам, да ты ишшо моду взяла не спать?.. Какая тебя муха укусила в голу задницу?.. Самая сласть сна, а ты…
– Тетя Паня, горелым пахнет. Проводка горит. Из вентиляционных ходов – дым!..
– Окстися. Какой дым. Под носом у тя дым…
– Галка!.. Че путаешься под ногами, дура девчонка, иди спать ложись, не мети рубахой половицы…
– Мамка, я ноль-один вызвала.
– Ты че!.. Правда, што ль!..
– Сказали – сейчас приедут.
– Быстро в постель!..
– А че торопиться-то. Какой он – огонь? Поглядеть хочу. Мамка, а Петька спит?..
– Спит, умница моя. Пожарку вызвала! Умница моя… Не бойся… Не бойся с мамкой ничего…
– Пахнет горелым… Мам, вон огонь! Вон он! Хвосты лисьи!..
– Да, хвосты… Только шубу не сошьешь… Паня, буди всех! Всех!
– Милые! Милые! Вставайте! Пожар! Горим! Горим!
– Что?.. Кто придумал?.. А запах-то… А полыхает вон!..
– Это он, сволочь. Граф Борис Иваныч. Утюг оставил в кладовке. А сам заснул.
– Эй, Борис Иваныч!.. Спит… Свои брильянты под подушкой охраняет, а нам – гори синим пламенем?!..
– Вставай, контра проклятая!..
– Пожарнички, родненькие, вы уж потушите за ради Христа… Дети малые у нас…
– Уж потушили, бабы. Не нойте. Счастье ваше. Дом-то… деревянный коробок. Еще минут пятнадцать – и все рухнуло бы… к едрене-фене…
– Пожарники! Братаны! Водочки тяпнем?.. За жизнь!..
– Мамка, мамка, да почему горелым пахнет, аж плакать хочется, а голуби на крыше – не сгорели?..
Пожар
* * *
– Дочка. Не смей ходить туда к нему в кладовку. Слышь, не смей!.. Он тебя там гадкому научит. Не ходи! Весь сказ!
– Буду ходить.
– Вот Бог послал козу! Упрется рогами!.. Говорят тебе – не ходи! Медом он тебя там, што ль, кормит?..
– Нет. Читает.
– Во-он што!.. Артист какой!.. Мало тебе учительша в школе читает!.. Я книжки покупаю – дорогие…
– Это сказки. А Борис Иваныч мне правду читает.
– Ишь ты!.. Правду! Ну и какая она у него, правда?..
– Настоящая.
Кладовка
* * *
– А-а-а!.. Мамочка, не бей!.. Мамочка, не надо!.. Я больше никогда!.. не буду… А-а-а-а!..
– Ты, злыдень поганый. Заел мою жизнь. Так тебе. Так тебе. Так тебе. Так. Дрянь. Дрянь. Дрянь.
– Мамочка!.. Не надо до крови!.. Не надо по голове… А-а-а!.. Прости, прости, прости, а-а!..
– У, поганец. Всего искровяню. Всего искалечу. Места живого не оставлю! Весь в отца. Весь. Получай. Получай. Получай.
– Мамочка!..
– Гаденыш.
– Анфиса, открой!.. Слышь, Анфиса, открой, дверь ногой высажу!.. Не бей мальца. Это ж подсудное дело. Засудят тебя, клячу.
– Мой!.. Что хочу, то и делаю!..
– Да он глянь как пищит – душа в теле кувыркается!.. Мочи ж нету слушать!.. Нас хоть пощади!.. Че издеваесся-то над беззащитным, ведь он малек!..
– Пусть знает тяжелую материнскую руку.
– А ну – до смерти забьешь?..
– Горшок с возу упадет – кобыле легше будет.
Пьета. Плач над избитым ребенком
* * *
– Дяденька, дяденька! Иди сюда, на кухню… Здесь у мамки блины холодные остались… Щас найду… Вот они – под миской… На…
– Дочка!.. Спасибо тебе, Бог тебя наградит…
– Дяденька, да ты не плачь, а ешь… У тебя слезы в бороде.
– Милашечка… И-эх!.. это все ништяк, а вот добрых душ на свете мало – ох, штой-то не видать…
– Дяденька, а почему у тебя гармошка – красная?
– Потому что песня моя – прекрасная.
– Спой! Спой, пока Киселиха не пришла! А то она если услышит – щас завоет. И будет петь «Когда мы сходили на борт в холодные мрачные трюмы…» Я ей рыбок подарила, мальков, живородящих, а она только все свечку перед иконой жгла, а рыбок не кормила – и уморила. Спой!
– И-эх, гармошечка жалобная, стерлядочка жареная!..
– Дяденька, а из чего твоя вторая нога сделана? Из дерева?..
– Дочка, дочка!.. Из дуба мореного… Это меня – под Кенигсбергом шарахнуло… Пахнет от меня крепко?.. Я нынче имянинник – беленькой купил…
– Пахнет. Как от дяди Валеры.
– Слухай песню! Неповторимую.
Одноногий старик играет на гармошке и поет
* * *
– Вон, вон пошла. Цаца заморская.
– Давно ль из своей Тарасихи примыкалась сюды, детишек чужих нянькала… На портниху выучилась – и думает, все, золотое дно…
– А сама-то дура стоеросовая – другая б на ее месте жила так жила! Какие б заказы брала, у богатеньких… А эта – блаженненькая: то бабке слепой сошьет за пятерочку – цельно зимнее пальто, из огрызков, то истопницыной дочке из пес знат каких обмотков – свитер наворачиват…
– А руки золотые!
– Да ну. Так-то всяка баба может. Нашла што хвалить.
– Да она втихаря-то берет платья-то блестящие, с люрексом, шить. Свадебные… еврейским невестам… у Герштейнов-то свадьба была!.. а я лоскуток нашла. Точь-в-точь такой, как платье у Фирки. Под ейною дверью.
– Вот оторва!.. И ведь тихо шьет, как крыса корабельная, сидит – машинки-то не слыхать…
– Вон, вон костыляет. Задом вертит. Подпоясалась, как сноп.
– А че? Талия у нее ниче. Как у Софи Лорен.
– Тю!.. Да она брехала однажды – бухая што ли, была?.. – што у нее каки-то старики деды, взаправду из Италии родом были…
– Сочинят!..
– Деревенска она и есть деревенска. Кака тут Италия. Под носом у няе Италия.
– А на всех как с башни глядит. С прищуром.
– Скулы-та каки широкие. Как сковорода, лицо. Италья-а-анка!.. Тьфу…
– Это к ней ходит?.. Лабух из ресторана?.. Степка?..
– А как же. Днюет и ночует.
– Да она с них со всех деньги берет. А в ресторане за вечер – знашь, сколь можно нагрести?..
– Ушла… Дверью-та как хлобыснула! Как бомбу взорвала. Портниха лупоглазая. Вот всех люблю, всех люблю в квартире. А ее нет. Гордая! Не здоровается. Да Степка, хахаль, тоже оторви и брось. Давеча – трезвон! Открываю. Он стоит, еле держит ящик с вином. «Я звонок носом нажал, извините», – грит…
– Если все хахали ейные будут носами на звонки нажимать…
– Или еще чем…
– Губищи толстые, морда румяная, ну чисто доярка!.. И што они все в ней находят?.. Портниха… Нянька…
– Санька! Муфту забыла!
– Пальчики итальянски застудишь!
– Личико от мороза в мех не спрячешь – обморозишь щечки – куды Степка-та будет целовать?..
– Все туды.
– Закрой форточку, Зинаида. Кончай над человеком измываться.
– Да она все одно не слышит. Са-анька!.. Не упади на каблуках, корова!..
– Кости переломат – есть кому полечить.
«Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка…»
* * *
– Мамка! Сбей мне масло.
– Петька, отвяжись.
– Сбей! Из сметаны.
– Отвяжись!
– …Возьми, Анфиса, у меня в холодильнике стоит в банке.
– Не возьму. Ты небось мужу к щам купила.
– Муж перебьется. А Петька твой в рост пошел. Косточки вытягиваются. Корми дитя, Анфиса!
– Да я тебе щас денежку…
– Спрячь свое серебришко. Чай, не червонцы за сметану отдала. Не хлюпай носом!.. А хоть бы даже и червонцы.
Анфиса сбивает сметану в масло для Петьки
* * *
– Степка!.. Ты?..
– Я.
– Че трезвонишь-то?.. Фу, весь в снегу… Заходи…
– Саня дома?
– А куда ей деться, Саньке твоей?.. Дурище… Сидит на своей финской машинке строчит, тебя поджидает… Пенелопа!..
– Но, но. Еще заикнись, зява…
– Звиняйте – любовь вашу задел… Пойдем вмажем, Степка, а?.. По маленькой…
– Я уж к большенькой… приложился.
– Э-эх!.. И тут ты меня обскакал!.. И к Саньке первым пристоился, и коньяк «Белый аист» за пазухой нянчишь – классный ты мужик, Степан!.. Ван Клиберн ты наш!..