Комиссар изучал ее с минуту, встревоженный услышанным и не решаясь спросить ее, что она, собственно, имела в виду… Он вспомнил, как в последний раз навещал мать, как надеялся встретить у нее давно отсутствующую сестру Иммаколату, единственную, кто понимал его изболевшуюся душу. Но вместо милой сицилийки обнаружил в холле лишь сестру Элеанору, сухую старушенцию, для которой монашество сводилось к нищете духа, постоянной суровости и повиновению некоему строгому понятию о долге. То, что его мать может, хоть на мгновение, оказаться во власти этой женщины, по‑человечески его злило. А то, что это заведение считалось одним из лучших в районе, взывало к его гражданской совести.
Голос Марии вернул его к действительности, но он не уловил, что она говорила, пришлось спросить:
– Извините, сестра… – Он тут же сообразил, что сработала долгая привычка так ее называть, – я отвлекся.
Она будто не заметила его оговорки.
– Я имею в виду
Брунетти не мог взять в толк, к чему этот разговор, – сначала речь шла о какой‑то опасности, теперь – о Данте.
– Мы тоже ее читали, но мне кажется, я был тогда слишком мал, чтобы что‑то понимать. Всегда предпочитал «Божественную комедию», особенно «Чистилище».
– Странно, – подхватила она с интересом, истинным или продиктованным желанием оттянуть объяснение причины ее прихода, – я никогда не слышала, чтобы кто‑нибудь предпочитал эту книгу. А почему?
Брунетти позволил себе улыбнуться:
– Всем кажется, что полицейскому должен больше нравиться «Ад». Злые наказаны, каждый получает то, чего, по мнению Данте, он заслуживает. Но мне никогда не нравилась абсолютная уверенность в суждениях и все эти жуткие муки. Притом вечные.
Девушка сидела тихо, глядя ему в лицо и внимая его словам.
– А в чистилище еще есть возможность каких‑то перемен. Для остальных, в раю ли, в аду ли, все кончено: там и пребудут. Во веки веков.
– Вы в это верите?
Брунетти понял, что речь уже не о литературе.
– Нет.
– Вообще?
– Вы об аде и рае?
Она кивнула, и он задумался над живучестью суеверий, не позволяющих ей произнести слова сомнения.
– Нет, – ответил он.
– Ни капли?
– Ни капли.
После долгой паузы она откликнулась:
– Как безнадежно.
Брунетти только пожал плечами, – с тех пор как он понял, что такова его вера, иного ответа на подобные замечания у него не находилось.
– Думаю, время покажет. – В ее голосе прозвучала надежда, а не сарказм и не назидание.
Брунетти чуть было опять не пожал плечами – он поставил крест на подобных рассуждениях еще в университете, отбросил их вместе с детскими забавами, пресытившись болтологией и возжаждав жизни. Но один лишь взгляд на нее напомнил ему, что она, по сути, едва вылупилась из яйца, только начинает свою vita nuovaи вопросы такого рода, несомненно не возникавшие в прошлом, насущны и жизненны для нее.